— Придумал сам, — вставила Валя. Подперев округлый смуглый подбородок рукой, она с каким-то странным удивлением разглядывала Семенова. — Ну, что еще придумал?
— Раскорячишься, небось нонешняя зарплата выше прошлогодней, но ниже той, какая в мечтах. Так? В этом духе ноги разъехались: одна тут, а другая где? Куда шагать собралась? — придурялся Семенов.
— Сеня, поменьше бы этого-то, а? — Дуся постучала вилкой по стопке.
Семенов, откинувшись на стул, засунув руки в карманы пиджака, подмигнул будущей теще, потом повернулся широким красным лицом к Истягину:
— Я пью редко — раз в две недели. И учительница советует: мол, лучше редко да метко, чем каждый день. Эй, Марфа Ивановна, — обратился он к молодой вдове Камышиной, — говорила ты?
— Отвяжись, Семен.
— Легкую жизнь искать не стану, то есть агрономом или ветврачом не буду. Секретарем райкома не уговоришь пойти. Я хлебороб. Все вы в руках у нас, хлеборобов. Потому что мы кормим вас. Хлебороб со временем отомстить может вам за все… Но он не будет мстить — добрый и любит треп начальства. А если детей наживу, то детям своим я так скажу: учитесь, живите лучше моего. На меня вам не оглядываться. Я — что такое? Мостик в будущее я.
Истягин глядел на Валю, и грустно ему было оттого, что она красива, проста, а Семенов груб, заносчив и что-то не ладится у них. С глазу на глаз с нею в уголке горницы остался Истягин всего лишь на полминуты.
Как-то споднизу, совсем нечаянно, поднял ее, без лифчика, грудь, оробел.
— Господи, какая ты прекрасная… А мне-то помирать надо, а?
— А зачем же помирать? Ты же хороший.
— Ладно, не болтай. Скажи: если бы я был молодой, пошла бы за меня, а? Ну, если бы ровесник Семена, а?
— Я бы и сейчас пошла.
Он перекрестился на нее, как на икону. «Всюду я опоздал».
Пока гуляли в избе, она все ждала во дворе, когда он выйдет, узнать хотела, попьяну или всерьез он перекрестился на нее.
Он пел старинные песни низким, глухим голосом, и она сама не своя становилась от этого голоса. Жалела его, хотела всю себя отдать, чтобы вызволить его из беды, и, понимая, что ничего ей не суждено сделать, страдала и тихо плакала. Зачем ей Семен, зачем вообще замужество, если ее назначение быть под рукой этого несчастного Антона, его детям быть матерью.
Гости разошлись. Дуся повела Истягина в мазанку.
— Спи, Антон. Я тебя замкну на замок.
— А зачем? Разве я уж приговорен?
— Приворожен ты, мужик…
— Зачем под замок? Одна головня в поле не горит.
— Горит на большом ветру. А замок… чтобы не залезли к тебе нашенские невесты.
— Ну, замыкай, мне все равно. Только смеяться не надо бы надо мной. А хорошо тут, а?
Дуся поднялась на сеновал, нащупала ноги Вали.
— Ты, маманя? — спросонья спросила Валя.
— Спи, спи. Антона я примкнула. Уж очень он не в себе. Умру, говорит, тут, на родине.
— Перепил, наверное. Замкнула? Если, не дай бог, случится что?
— Да я это от Камышиной Марфутки. Уж очень расхрабрилась баба. Уж так выхаживалась грудью вперед… Ключ я под приступку у сеней положу, если на двор запросится.
Тишина овладела ночью. Все живое покорилось сну, даже ночные сторожа — собаки — порешили между собой забыться сном.
Не спалось только Валентине. Вся ее жизнь была теперь в Истягине — как бы плохо не было ему?
Она заприметила Истягина по-особенному давно, еще Ляля была жива-здорова, а ей, Вале, было около пятнадцати. Спокойный, добрый с Лялей. Ляля ведь иногда начинала шуметь. Он лишь покачивал головой, молчал, улыбался, глядя на Вальку. Ему нравилось все, что бы она ни делала. И она чувствовала это. И бегала по двору, радостно исполняя все приказы матери. «А еще что, мам? — весело звенела она, взглядывая на Истягина. И снова летала исполнять приказания матери.
Тогда он жил у деда всего неделю, и она прильнула душой к нему, не задумываясь над своими чувствами. Ляля вдруг надумала уезжать, собрала чемодан.
Валя догадывалась, что Ляля ревнует Истягина к ней. И ей было страшно, радостно, значительно. И никто не знал об этом, и это было хорошо.
С какой бы радостной охотой выполняла Валя все желания Истягина. И это самое сильное желание ее не исчезало несколько лет, она думала, как бы ему помочь, детям его сделать приятное, жену развеселить, потому что Ляля все чаще впадала в раздражительность и в тоску.