Тосковал в шалаше в запаутиненном саду, тягостно ему было видеть даже жену Лизавету, все еще начальственно державшую себя с людьми. Пофыркивая, снисходительно пил молоко, ел курятину с подсобного личного хозяйства снохи Агнии, работницы совхоза.
Утром, кое-как сполоснув лицо, Елисей надел плащ, пошел к магазину. Пенсию за месяц издержал. Делать все равно нечего, а там уточнишь со сверстниками, какие исторические ценности блюсти, какие смахнуть, все международные новости обсудишь.
Вокруг магазина на пустых ящиках чуть не спозаранку уж роились отвалившиеся по старости от дела краснобаи. Забивали козла, ярили друг друга пустяками. Два приятеля на бревне грелись осенним солнцем. Ломала их маета с похмелья, трясучка не давала покоя рукам, слезились глаза на синих отекших лицах. Увидев Елисея, они враз оживели, вскочили.
— Елисей Яковлевич! Спасай! Филя тута, товары берет. Подойди, может, тебе одолжит. Нам бы поллитру на троих обалебастрить.
— Иначе пропадем. Вот-вот дышать перестану, все жилки дрожат.
— Должен я ему…
— Тебе Сынков не откажет — жизнью обязан! Да никто тебе не посмеет перечить, воспитывал нашего брата, к свету толкал… Елисеюшка, выручай…
— Вы тоже обязаны мне, да толку от вас — мухе не напиться.
— Верно коришь нас. Да что поделаешь? Чего бог не делал, тому не научишься, хоть признавай его, хоть нет…
Зашли в просторный пахучий магазин. У прилавка хозяйственных товаров Филипп Сынков складывал в брезентовую сумку банки с карболкой. Потом расстегнул поношенный опрятный ватник, вынул из кармана кошелек, отсчитал деньги и подал продавцу.
— Дядя Филя, оставьте покупку, я отнесу, мне все равно в тот конец идти, — сказал продавец.
— Ну что ж, спасибо тебе, сынок. Занеси… Я побегу к овцам, — сказал Филипп молодым голосом.
Не успел Елисей подойти к Сынкову, в магазин хозяйски зашел сторонний человек, обратив на себя внимание праздных людишек.
Кожаное коричневое пальто прямило его широкие плечи, кожаная фуражка под стать туго отлитому смуглому лицу с черными усами и серебристыми висками. Зеркально блестели наваксенные сапоги. Голенища отвернутыми брюки с напуском.
Ножово провел Терентий взглядом по лицам своим сверстников, не узнавая их, а когда признал, шагнуть к ним не то постыдился, не то оробел. Сердце билось ровно и сильно, и лишь мысли гнало вразлет: «Глядите, какой я! Меня не втолчешь в землю… Но я не унижусь до гнева на вас. Время излечило от синяков, постарило вас и меня одной седой мастью».
Купил бутылку дорогого вина, но, с волчьей наметанной зоркостью взглянув на своих сверстников, сосчитал их, взял еще водки, колбасы целую хомутину, белый калач, кулек конфет, сигареты и папиросы разных сортов.
— Положите-ка, ласковая, все это в коробочку да приплюсуйте еще диколончик! — поблескивая глазами, он перегнулся через прилавок, приблизив свое дубленное ветрами лицо к кормленому румяному лицу продавщицы. — Диколончик себе оставьте на память… О Терентии Толмачеве. И еще щиколадку возьмите вон ту, с младенцем рисованным.
Рассчитываясь, Терентий распахнул пальто, старики увидели на широкой груди орден и какие-то значки.
Томительно-пристально Терентий всматривался в лицо Елисея, диковато сузив высветленные своевольной памятью глаза.
— Идем угощу, Елисейка…
Морщины скривили рот Кулаткина, один глаз закатился под лоб, другой, сизый от гнева, уставился на Терентия.
— Меня вином не купишь, Тереха.
— Нас с тобой никому ни купить, ни продать. Ну, чего же? Пошли. Филя, а ты-то… айда… Вспомянем младость.
— На минутку разве, Тереша… при деле я…
На кулаткинских дружков Толмачев махнул длинной тяжелой рукой:
— Кыш!
Елисей схватил его за локоть.
— Дай им на четушку, Терентий.
Толмачев бросил трешницу на прилавок.
— Елисею спасибо говорите, не мне. Я бы вас не так примиловал… Позорите общество… Ладно, пейте-ешьте на здоровье.
На берегу Сулака за кустом краснотала теплынь и тишина дремали задумчиво под голубо отстоявшимся небом в прошвах плывущих лениво, как вечность, паутинок.
Терентий и Елисей выпили, вытерли усы, переглянулись и не спеша стали закусывать. Филипп Сынков удивленно улыбался на свой стакан, повертывая его в руке.
— Знаешь, Тереша, я еще хвачу, что-то не разбило кровь со вчерашнего, — доверился Елисей.
— Айда, милай! Пей, ешь, кури… Жизнь-то, как она, а? Смышленая она, жизнь-то, а? Филя, что ты привскочил, как суслик у норы? Куда глядишь?