— Маш, ну, пошутил, надо было как-то отвлечь…
— От чего же, голубь ты наш голубой?
— Маш, сказал же: молчу. Затыкаюсь тряпочкой. Или мне тоже уйти?
— Да как же я без тебя, — вздохнула она.
— Пошли вторую посмотрим, — предложила Люба, сильнее вцепившись в Вадьку и стойко перенося полный брезгливого презрения Машин взгляд.
— Только давайте договоримся: без взаимных наездов, — сказал Шурик. — Нет, серьезно. В городе еще надоело, а мы и тут собачимся. Я в этом принимать участия не хочу. Короче, когда кто из вас начнет проламывать башку другому в желании поглядеть, чем она набита, я останусь в стороне. Пусть это – позиция слабака, но лучше быть слабаком с целой башкой, чем героем-заступником – с пробитой.
— Что ты так о своей башке-то печешься? — спросила Маша.
— Сам не знаю. Дорога, как память.
— Так оставайся здесь, или и впрямь – вали во двор.
— А какая здесь связь?
— Ну, уж мобильной тут нет, точно могу сказать, — встрял Вадька и дураковато гоготнул. Как в кино.
Они вышли из комнатушки и вновь сгрудились в коридорчике, у деревянной скульптуры. Они уставились на неё, похабно сиявшую.
3
— Привет, соколики!!! — рявкнуло за их спинами.
Вадим одеревенел, представляя, как выглядит со стороны, будучи склоненным в идолопоклоннической позе у сияющего деревянного безобразия.
Люба подумала, хорошо, что она выпила за завтраком всего одну чашку чая – мочевой пузырь болезненно сжался, но конфуза не приключилось.
Шурик подпрыгнул на месте и слабо вскрикнул, очки упали на пол, и он тут же рухнул на колени, елозя в поисках пропажи руками больше по обуви компании, чем по полу.
Маша же пребывала в полной уверенности, что так вот неожиданно проявила хорошие манеры Алена, попав сюда неведомым им способом. Маша обернулась первая, с откровенной радостью на лице. Челюсть девушки нескромно отвисла.
Пришелец был стар и худ. Редкие перья желтовато-серых волос не скрывали смуглой кожи головы, обтягивающей череп так туго, что лицо старика казалось резиновой маской, стянутой позади, там, где странные складки образовывали горб, острой вершиной своей будто прорвавший ветхую рубаху. Горб был утыкан пучками сивых волос.
Глазенки прятались в глазницах столь глубоко, что казались маленькими каплями нефти на донышках кожаных стаканов. Судить о настроении по этим нефтяным каплям – пустое дело.
Старик усмехнулся, обнажив две полоски мелких зубов.
— Ни хрена себе фиалка… — пролепетал Вадим.
— Гаврила! — рявкнул старикан, будто не представлялся, а собаку звал.
— …Был примерным мужем… — подсказала Маша.
— Дед, давай потише, не на параде горло дерешь, — неодобрительно сказал Вадим.
— Домовинку заказывать будете или так, по-простому? — спросил старик уже тише, но не настолько, чтобы все усомнились в правильности услышанного.
— Это еще с какой стати? — насупился Шурик, нащупав очки и вцепившись в оправу так, что пальцы на миг свело.
— Ну да, о вечности никогда не рано позаботиться, — сказал Вадим, внутренне содрогнувшись.
— Вадь, чего-то мне… — Люба, не договорив, прильнула к парню и спрятала лицо у него на груди, обхватив голову ладонями.
— Дед Гаврила, а не пошел бы ты, — Маша выдержала продолжительную, внушительную паузу, но старикан не отдал должного ее ораторскому искусству и гнул свое, как те парни с рюкзачками, что пристают к вам на улицах, с теми одинаково одухотворенными лицами, выражение которых наводит на мысль, что их и впрямь зомбируют.
— Да мне денег не надо… На бутылочку разве… Так где ж ее взять-то – сельмаг давно закрыт, Петькины запасы выжрали, и самограй никто не гонит. Бабы обленились, а мне как-то не с руки, самому-то. Я ж плотник, а не кухарка какая-нибудь. Так как с домовинками-то? Я ж эту… квалификацию теряю, соколики. Не сейчас – так я с утра зайду, а? Всё равно к вам в гости собирались, вон Аникины те же. Так я прям с ними и приду, а? в качестве не сомневайтесь. Эта… квалификация, — сказал он по слогам. — Из одной Елани только заказов было – пруд пруди. Уж и не знаю, куда им столько было…
— Из какой Елани? — спросила Маша. В голове что-то крутилось, но она никак не могла ухватить даже тени мельтешащего перед нею не то воспоминания, не то забытого сна.
— Да недалече тут, — сказал старик, не став вдаваться в подробности. И сменил тему разговора:
— Тут, во дворе, грибочков-то не видели, нет? — его глазки-капельки будто выкатились даже немного из провалов глазниц. Старик дергал шеей, что вкупе с движениями покрытого седыми перьями горба делало его похожим на жутковатого вида индюка.
— Каких? — спросил Вадим, ощущая, как отвращение волнами плещется о его разум, уже догадывавшийся о предмете стариковского интереса.
— Да вон же, как этот, только поменьше, — старик махнул рукой в сторону деревянного изваяния. — Петька-то вон, поначалу и крысками-то брезговал, а потом, вишь, припекло…
— Какими ещё крысками? — глаза Маши округлились.
— Мы, Маш, тебе потом объясним, — сказал Вадим, и скрипнул зубами – Люба довольно сильно ущипнула. — Мы с Шуриком видели, да рассказывать как-то недосуг было. Гадко это всё, понимаешь…
— Понимаю, — заверила его Маша, кивнув.
— Ну, раз вы знаете, да коли грибочков нету, так я и пошел. А насчет домовинок вы не сомневайтеся – всё будет в лучшем виде, — проговорил старикан и побрел к калитке, жутко сутулясь и загребая босыми ногами грязь. Лохматый горб раскачивался, сивая поросль на его вершине трепетала под порывами ветра.
— Могильщик, сам одной ногой там, а туда же… — сказал Шурик. Дрожащими руками он пытался протереть линзы о рубашку, едва снова не выронив при этом очки. Водрузив их на переносицу, подпер указательным пальцем, да и застыл в этой позе.
— Не-а, у него немного другая функция, — сказала Маша. — Как насчет обеда?
— Не рановато? — усомнился Вадим. — Нет, я против этого дела никогда не был, только еще завтрак не переварился. Да и вообще, сдается мне, ты просто терпение наше испытываешь. Ну, чего мнешься?
Да боялась она просто. Боялась, что как только жутковатое очарование этого места надоест, будучи исследованным, она натворит глупостей. Она хотела быть решительной и деятельной, но что-то удерживало ее за внутренние постромки: пр-р-р, не время гнать. Она затягивала обследование сараюхи, думая, что после деревянного то ли члена, то ли гриба её уже ничто не удивит. Хотелось таинственности, блин, загадочности, а тут…
Алена травила ей истории про Благодать, мало-помалу втягивая, заинтересовывая девушку, полагая очевидно, что пресытившейся городским утехам Маше в диковинку будет вылазка в деревню, да и любопытство Маша испытывала к личности отца – никаких чувств, просто желание понять, правдиво ли описывала его мать или, как всегда, врала, как обычно утверждая, что для дочкиного же блага.
— Скажи своей подруге, — обратилась Маша к Вадиму, посмотрев при этом на совершенно ошалевшего в коконе страха Шурика, — скажи, чтоб не жалась к тебе, как проститутка к любимому клиенту. Девушка не должна казаться вульгарной. Выглядеть может, но не должна казаться, понятно выражаюсь? — говорила Маша, ощущая головокружение от того, что несла черт-те что, будто проговаривая самой себе противный текст, невесть как всплывший в сознании. — То есть она пусть лучше…
— Белены объелась? Ты что мелешь? — глаза Вадима сузились.
— Кровохлебки, — Сказала она. И расхохоталась, согнувшись пополам.
Троица уставилась на неё. Со стуком вновь упали на пол Сашкины очки – он даже взглядом их не проводил.
Глава XII
Глава XII
1
«Сижу перед зеркалом, любуясь расквашенным носом и думая о русалках. Они не идут из головы, и я сомневаюсь, благодарить ли Паню за прозрение. Сны и реальность переплелись настолько, что я уже не в состоянии отделить одно от другого. Чем глубже и четче осознаю тщетность своих усилий, тем острее желание пасть к ногам Пани и вымолить хоть немного отвара из чертокопытника. Мне кажется, в следующий раз я точно ухвачу за хвост (русалку? Суть? Судьбу? – кого из них, потерянных) извивающуюся змею ускользающего от меня понимания происходящего.