Морщины разглаживались, лица теряли угрюмость, кулаки разжимались, дыхание людей становилось ровным и глубоким, даже свечи, казалось, горели ярче, а в воздухе повеяло свежестью и прохладой.
Мне почудилось, что Элли Ласточка смотрит прямо на меня. С чего бы это? Знает ведь, что я - дон, а доны с менестрелями... Не как кошка с собакой, конечно. Но методы у нас - разные. И задачи разные. Мы пересекались несколько раз, могли считаться хорошими знакомыми и даже находили общие темы, и проводили время вполне мило - но держалась она на дистанции. Которую я, если честно, не прочь был несколько сократить...
- Знаю, когда-нибудь с дальнего берега
Давнего прошлого
Ветер весенний ночной принесет тебе
Вздох от меня...
Да нет же, совершенно точно Ласточка сделала едва заметный жест, предлагающий мне сидеть на месте и ждать ее! Вот это новости! В любом случае - я и так ждал вестей от Николаса. Да и вообще - что бы там ни было, уж с ней-то я всегда был готов к общению..
Спев несколько песен, девушка помахала публике рукой на прощанье, послала во все стороны воздушные поцелуи, получив восторженные крики и овацию в ответ. Ее сменил какой-то тип с мандолиной, но после Элли его баллады о героях и прекрасных дамах воспринимались сродни приторному ликеру, которым запили свежее молодое вино.
Ласточка грациозной, энергичной походкой пересекла зал, ловко уворачиваясь от подносов с пивом и проскальзывая между столами и стульями. Что характерно - никто и не пытался ухватить ее за обтянутые лосинами из оленьей кожи ягодицы или заглянуть за шнуровку курточки. Менестрель же! Прикасаться к менестрелю - еще хуже, чем просить помощи у дона, это известно всем и каждому...
Элли подошла совсем близко, но на свободный табурет не села, и мне пришлось вставать, чтобы не смотреть на нее снизу вверх. Да и сидеть при даме - фу, неприлично.
- Кристобаль, в городе происходит что-то ужасное, - сразу же начала она. - Я едва допела. Ком в горле стоит, ничего сделать не могу... Что-то мерзкое, как... Я не знаю, не такое, как в Разлогах, но гадкое, гадкое...
- У меня украли дочь! - выдавил из себя кабир.
Зрачки менестреля расширились:
- Дети! Точно, это могут быть дети! Не один ребенок, не два... Может быть - два десятка или около того. Я чувствовала большое горе - на улице Висельников, у Пёсьего рынка, на площади Семи Праведников...
Она называла районы мрачные, грязные, захлебывающиеся в нищете. Их обитатели и раньше не лучились счастьем, страдая от налогового гнета и произвола членов магистрата и коррумпированной стражи, которая и не думала защищать людей от ночных хозяев города -душегубов и воров. И если менестрель говорила "большое горе" - значит так оно и было.
- Хуже всего - на набережной Иссопа.
- В районе кожевенных складов?
- Наверное... Такие большие бревенчатые ангары, и вонь дикая. И ужасом фонит, я просто сбежала оттуда! Не знала к кому обратиться, потом увидела тебя - и поняла, что...
- Предназначение.
- Оно, чтоб его... Ладно, обещала к полуночи в "Стрелы" заглянуть, там девичник у Эльзы Стрёмвалль, выходит замуж за баронета Акселя. Нужно успеть до комендантского часа. Ты где остановился?
- Здесь.
- Утром увидимся? - она улыбнулась. - Скажи, что увидимся - и я буду спокойна, что не угробила тебя своим сообщением. Знаю я вас, донов...
Хитрая! Помощи моей она так и не попросила. Знает, чем это может обернуться! Но, так или иначе, внутри крепко засела уверенность: пропажа кабирской девочки и разговор с Элли - связаны. Поэтому я улыбнулся в ответ как можно более радушно и сказал:
- Позавтракаем вместе.
И был вознагражден:
- Тебе идет вот эта небритость - очень мужественный образ. И длинные волосы! Настоящий дон! - Ласточка склонила голову, как будто присматриваясь.
А до этого, выходит, был искусственный? Она упорхнула, взмахнув копной светлых волос и вильнув бедрами. Хороша!
Однако разглядывать приятные изгибы удаляющийся девичьей фигуры мне не дали - за рукав уже дергали грязные кривые пальцы какого-то нечесаного, запаршивевшего оборванца:
- Записка от Николаса. И он просил сказать, что вы в расчете.
Припадая на правую ногу, сей вонючий посланец заковылял к выходу, сопровождаемый унизительными выкриками и комментариями. Народ в таверне снова вернулся в привычное состояние: грубый смех, матерщина, насмешки и издевки. Улыбки превратились в оскалы, брови нахмурились, кулаки сжались... Тут не менестрель нужен, а массовый сеанс принудительной психотерапии!