- Лия, тебя не затруднит побеседовать с нами в гостиной? – с аристократическим говором спросил меня Рафаэль, брат герцогини, отворивший мне дверь.
- Конечно, - сдержанно кивнула я.
В гостиной меня уже поджидала вся компания, недвусмысленно сверля меня взглядом, от которого я невольно поежилась. Клянусь богом, они выглядели, как стая львов, окружившая свою добычу в предвкушении пиршества.
Антонио, этот безутешный вдовец, уже успел сбросить свой траурный черный пиджак. Верхние пуговицы его рубашки были небрежно расстегнуты, а рукава закатаны. От недавней официальности его скорбящего вида не осталось и следа. Он вальяжно расположился в широком кресле в классическом стиле, забросив ногу за ногу, и с важным видом затягивался толстенной сигарой. Синьора Медичи никогда не позволяла ему курить в доме, пронеслось у меня в голове. Он перед ней всегда по струнке ходил. Видимо, сейчас отрывается.
В соседнем от Антонио кресле расположилась Камилла. Неизменно изысканная и утонченная, она, вероятно, решила играть свою роль до конца и по всем правилам, потому что к ее безупречно уложенной прическе до сих пор была прикреплена символично-траурная маленькая черная шляпка. Женщина держала в одной руке бокал красного вина, а в другой папку с документами. В то время, как Антонио выглядел расслабленно и совершенно безмятежно, вероятно, примеряя на себя новую роль вдовца, на лбу Камиллы даже через траурную вуаль отчетливо виднелась глубокая напряженная складка.
Рядом с этой сладкой парочкой, периодически монотонно тарахтя колесами кресла, восседал уже знакомый мне старец Луиджи. Интересно, он сам или кто-либо из присутствующих уже вспомнил, кто это вообще такой? По всей видимости, он где-то все-таки нашел свой бирюзовый бокал с шампанским или выпросил новый, потому что его лицо украшала блаженная расслабленная улыбка, которой я не видела раньше. Вот уж я совсем не могла себе представить, какая роль во всей этой истории отводилась этому старцу. Но раз уж он здесь, я позволила себе предположить, что хоть кто-то из присутствующих, вероятно, его все-таки опознал.
И замыкал весь этот хищный прайд молодой человек, представившийся братом синьоры Медичи, - Рафаэль. Он не сводил с меня оценивающего взгляда, и его глубокие зеленые глаза периодически поблескивали загадочными огоньками. Я не могла разгадать этот странный взгляд, и мне почему-то казалось, что он просто посмеивался надо мной. Хотя если бы я сейчас не была до чертиков напугана сложившейся ситуацией, я бы могла посчитать его даже привлекательным. Ну, а что? Его высокий лоб, правильные черты лица, мужественный, едва заостренный подбородок и идеально уложенные темные волнистые волосы хоть и не совсем напоминали внешность моей погибшей хозяйки, но определенно могли быть признаком «голубых кровей», почему-то пронеслось у меня в голове в такой неподходящий момент.
Все это время ни один из присутствующих не проронил ни звука, безжалостно пронзая меня своими хищными взглядами. И только тяжелое тикание больших старинных часов на стене прерывало напряженное молчание.
- Вы хотели со мной побеседовать? - выпалила я, когда поняла, что больше не выдержу.
- Мисс Сантини, почему вы убили мою сестру? – первым отозвался Рафаэль спокойным тягучим голосом, с интересом рассматривая меня из-под своих чуть прищуренных глубоко посаженых глаз.
- Я никого не убивала! – мгновенно воскликнула я в свою защиту. Господи, сколько можно им говорить? – Вам, наверно, ничего не рассказали.
- Мне все рассказали, - улыбнулся он, чуть наклонив голову в сторону. – И даже показали.
- Показали? Что вам показали? Как я ее убивала? – от волнения я не могла больше себя контролировать и стараться быть вежливой.
- Вот видите, вы уже почти признались, - снова улыбнулся Рафаэль, и мне стоило огромных усилий не разрыдаться. Он мне напоминал сейчас хитрого зеленоглазого кота, который прежде, чем убить словленную им мышь, сначала хочет наиграться с ней и запугать ее до полусмерти.
- Полиция ошибается, - с трудом сдерживая комок в горле, прошептала я. – Я не убивала вашу сестру. – Тут мне пришлось закрыть лицо руками, чтобы они не заметили накатывающиеся бессильные слезы. – Вам ведь сказали, что у меня не было самого главного – мотива?