– Я был женат. Три раза. – Он отвернулся, словно предпринимал усилие, чтобы преодолеть замешательство. – Это удивляет тебя, да?
– Немного.
– Нельзя вкратце рассказать обо всем. Нечем гордиться и нелегко говорить об этом.
– Тогда не говори об этом, – сказала она, жалея его.
– Я никогда не говорил. Но по некоторым причинам я хочу, чтобы ты знала. – Он глубоко вздохнул. – Первой была подруга моей сестры, та, что была во время твоего приезда.
«Тот ребенок, который сидел на кровати, когда я примеряла то чудное платье», – вспомнила она.
– Мы поженились на следующий день после моего окончания колледжа. Ей было семнадцать с половиной.
Но нам совершенно не о чем было говорить. Я оставил ее, когда стал учиться в университете.
– Почему же, ради всего святого, ты женился на ней?
– Она стала такой красавицей. И наши семьи… Я не знаю. Мы всегда росли вместе.
– Понимаю. Близкие семьи… легкие толчки локтями, подмигивания, тонкие намеки, небольшие ужины и романтические пикники. Я понимаю.
– Мы пробыли вместе около двух лет.
– А детей не было?
– Слава Богу, нет. Следующей была прилежная девочка из Алабамы, закончившая колледж в Эмори. Она не смогла ужиться с моей мамой. Она ненавидела мою семью и не пыталась скрыть этого. И моя мать тоже не была в восторге от нее, полагаю.
«Я могу себе представить», – подумала Дженни. Холодок невольно пробежал по ее коже, словно она снова сидела в просторной комнате под фамильными портретами на стене.
– Отношения вдруг стали довольно напряженными. Она могла представить себе и это: Питер метался между женой и матерью, когда все, чего он хотел, этот великодушный мальчик, каким он был, – так это мир и спокойствие.
– Это не могло продлиться долго. Я был все еще сильно привязан к своей семье, ты знаешь, даже несмотря на то, что я не всегда был согласен с ними.
Дженни знала. Зачем отстаивать свою точку зрения о Вьетнаме? Лучше промолчать и притвориться, что согласен. Так гораздо спокойнее и приятнее.
– Она не хотела оставаться в Атланте после окончания учебы, а я хотел. Так все и кончилось. Самое смешное, что через несколько месяцев я сам уехал в Чикаго. Ну, вот это был номер два. – Питер замолчал. – Ты шокирована? Разочарована?
– Ни то, ни другое.
Ее тронула искренность его рассказа о собственном поражении. У него все еще сохранились его открытость и прямодушие. По контрасту она представила себе рассудительную манеру Джея и его благоразумие, которое не покидало его, какие бы чувства им ни обуревали.
– Что же случилось с номером три?
Как резкий порыв ветра громко захлопывает дверь, которая была широко открыта, так замкнулось и лицо Питера. Ей пришлось некоторое время ждать его ответа.
– Алиса, – сказал он. – Она умерла. – И потом, словно дверь снова широко распахнулась, он громко и быстро заговорил: – Она была чудесной, Дженни, действительно чудесной. У нее был маленький мальчик. Мы были счастливы вместе, втроем. Ее родители взяли его потом, после того, как она ушла. Я потерял его, потерял ее. Ну вот, видишь, как все обернулось? Ты понимаешь?
Дженни могла только ответить:
– Мне очень жаль, Питер.
Он бросил на нее изучающий взгляд, странный взгляд, печальный, тоскливый и одновременно с легким оттенком юмора.
– Я хочу тебе что-то сказать. Она была очень похожа на тебя. Полна идеалов и энергии. Она даже внешне немного напоминала тебя.
И снова Дженни смогла подыскать только несколько слов:
– Спасибо, Питер.
Она была глубоко тронута этим его признанием и опечалена его рассказом. Возможно ли, чтобы их счастье с Алисой оказалось долгим? С одной стороны, после двух неудач, и если он все еще оставался маменькиным сынком, это было бы весьма затруднительно. Слишком сложны пути, соединяющие людей друг с другом; нужно еще очень и очень многое понять, чтобы разобраться в этом. Теперь она определенно знала только две вещи: что Питер был хорошим человеком и что он был не для нее, что бы ни думали об этом Джилл или он сам.
– Ты выглядишь такой грустной, – с беспокойством произнес он. – Мне не следовало бы взваливать на тебя еще и свои проблемы.
– Ну что ты, – запротестовала она. – И это ты говоришь после всего, что взвалилось на тебя за эту неделю? Я думаю, я надеюсь, что с тобой произойдет что-то очень хорошее.
– О, у меня уже есть много хорошего! Ты не думай, что я жалуюсь на свою жизнь. Мне нравится, где я живу, у меня много друзей, и я занимаюсь тем, к чему всегда стремился. Кроме того, не считай, что я хвастаюсь, но должен признаться, что сам добился кое-какой известности, и довольно широкой.
– Я знаю. Джилл говорила мне об этом. Ее отец археолог-любитель, и он следит за твоими работами, особенно с того момента, как она рассказала ему о тебе.
– Они, кажется, очень порядочные люди.
– Да. Стоит только взглянуть на Джилл, чтобы понять, какие они.
Питер рассмеялся.
– А разве мы с тобой не оказали никакого влияния на нее? Давай не будем такими скромными.
– Да, да, конечно, и мы тоже.
Дженни вдруг почувствовала себя обессиленной. Этот невероятный день, который начался с горького разочарования, продолжился сценой насилия и закончился сценой в постели – это было больше, чем она могла вынести.
Она поднялась.
– Уже поздно. На этот раз ты останешься на кровати, а я буду спать здесь. Софа как раз мне подходит.
– Боишься попробовать снова, да? Не доверяешь мне?
– Дело не в этом. Я просто думаю, что так будет лучше. – Она поцеловала его в щеку. – Спокойной ночи.
Утром она проснулась поздно и увидела, что он ушел и кровать была заправлена. Он оставил ей записку: «Будь осторожней на работе с сегодняшнего дня. Запирай дверь дома тоже. Я позвоню тебе перед отлетом в Чикаго».
Встряхнувшись немного, она начала заниматься привычными утренними делами, прибралась на кухне и вымыла волосы. Затем начала заниматься изучением дел, и на это ушел почти весь день.
Ближе к вечеру в дверь постучала Ширли.
– Эй! Ты дома?
В своем новом ярком пальто, с разноцветными клипсами в ушах, Ширли явно была одета для вечеринки, отметила Дженни. Она также перехватила быстрый любопытный взгляд Ширли, скользнувший по комнате.
– Ты не хочешь сходить пообедать или посмотреть фильм? Мы с подругами собираемся.
– Спасибо, но я не могу. Меня ждет целая гора работы.
Ширли, присев на краешек кресла, пожаловалась:
– Ты ведешь себя так загадочно. По правде говоря, я уже начала беспокоиться за тебя.
– Да я и не собиралась быть загадочной. – Дженни, перекладывая бумаги, хотела, чтобы Ширли ушла.
– Господи, что случилось с твоим лицом?
Синяк на ее щеке стал фиолетовым.
– Я вставала прошлой ночью и ударилась о дверь в ванной.
Брови Ширли недоверчиво поднялись вверх.
– Дженни, что произошло между тобой и Джеем? Полагаю, я сую нос не в свое дело, но ведь мы знаем друг друга уже не один год. И хоть я не могу помочь, но мне не все равно. О, да, я любопытная, прости меня.
Несмотря на всю решимость держать себя в руках, из глаз Дженни потекли слезы. Она склонила голову над бумагами и ничего не ответила.
– О, – произнесла Ширли. – Прости меня, я не думала…
– Только не жалей меня. И не надо мне сочувствовать. Мне будет только хуже.
Ширли сразу же встала.
– Я знаю. Я не буду. Но, пожалуйста, помни: когда бы ты ни захотела поговорить об этом, я здесь, рядом.
– Я расскажу тебе все в свое время. Но сначала мне нужно научиться жить с этим.
Еще долго после того, как дверь захлопнулась, Дженни сидела, положив голову на стол. Как же справиться с такой болью? Нужно постараться притупить ее, вот что надо сделать. Так, со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, она одолела ее, по крайней мере, на какое-то время и снова вернулась к своим бумагам. Тщательно, страница за страницей, она знакомилась с ними, делая пометки; прервавшись ненадолго, чтобы приготовить ужин из поджаренного хлеба и яиц, она снова вернулась к ним и все еще работала, когда около девяти часов зазвонил телефон.