Прямо скажу, к исходу этого двухтысячевёрстного пути я был страшно измотан. Но всё однажды заканчивается; и вот, хмурым мартовским утром мы, наконец-то, въехали в Кенигсберг.
Суворов медленно умирал в доме генерала Михаила Богдановича Барклай-де-Толли. Тяжёлый марш к полю боя возле Лебуса, когда Александр Васильевич, не жалея себя, в одной каразейной курточке метался вдоль колонн, подгоняя свои усталые полки на битву с герцогом Брауншвейгским, оказался роковым — на второй день от победы Суворов свалился с тяжелейшей болезнью.
Прибыв, наконец, в Кенигсберг, я первым делом бросился к нему и застал Александра Васильевича в постели. Он был очень слаб, то и дело впадал в обмороки, на что местные доктора тёрли ему виски спиртом и давали нюхательные соли. Пришедши в память, он взглянул на меня; о в гениальных глазах его уже не блестел прежний огонь, а тело казалось ссохшимся и съёженным. Кроме сильного кашля, у него началась какая-то кожная болезнь, по телу пошли сыпь, пузыри и нарывы, что для чистоплотного и тщательно следившего за собой Суворова было подлинной мукой. Он долго вглядывался в меня, будто стараясь узнать; потом произнёс:
— А! Это ты, Саша! Здравствуй! — и замолчал. Минуту спустя он опять взглянул на меня и меланхолично вымолвил:
— Горе мне! Чистейшее мое многих смертных тело во гноище лежит! Горе, Саша…
— Александр Васильевич, ну что же вы, батенька, так себя распустили? Но вы мне скажите, — ужели вы твёрдо решились помирать? Ведь столько интересного ещё впереди — и войны, и внуки, и новые, невероятные события! Наташа вновь беременна — вы слышали? Нет? Ну вот! Мы с Наташей уж хотели вам вторым внуком поклониться, порадовать, а вы вот так вот…
В мутных глазах полководца блеснула искорка интереса.
— Второй ребёночек будет? Вот как славно-то… Я-то, видишь, манкировал святым долгом плодиться и…
Тут он закашлялся; доктор поднёс ему какую-то пилюлю, подхватил под его сухопарое тело плечи, будто это могло хоть как-то помочь. Наконец, приступ прошёл, и Суворов, тяжело дыша, продолжил:
— И когда ожидаете пополнения?
— Летом; говорят, в июне. Будет тепло, и всё будет цвести… Прекрасное время, чтобы отметить рождение второго внука, ну или внучки!
Суворов мечтательно улыбнулся, а его глаза вновь наполнились знакомой мне глубокой синевой.
— Оставайтеся с нами! Впереди еще столько прекрасных дней! Многое уже вами сделано; но сколь многое предстоит сделать!
Суворов как будто даже обиделся.
— Ну что ты заладил, будто я по своей воле туда собрался? Тяжело мне. Но внука али внучку хотел бы увидеть, да… Хотел бы! Да только что поделать, зять мой незабвенный? Все там будем; верно, пришёл теперь и мой срок!
Затем, вновь помолчав, бросил взгляд на образа в углу комнаты и продолжил:
— Знаешь; волнуюсь, боюсь я пред встречею с Ним! В жизни довелось мне проливать целые потоки крови: и содрогаюсь я теперь от одного о том поминания! А между тем, Саша, я ведь ближнего своего люблю! Что Он скажет мне на это?
Затем, отвернув голову к стене, покойным голосом продолжил:
— И ты, дорогой мой, подумай о собственной будущности. Ты в этой войне победил, молодец… Только не стоило бы тебе к этакому привыкать! Береги кровь сограждан; не проливай ея ради одной лишь славы…. Не стоит оно того! Да и чужая-то кровь, тоже, знаешь, не вода…
И мечтательный взгляд его закатился в забытьи.
Я, наконец вышел вон, и тут же набросился на толпившихся у двери докторов.
— Что с ним? Почему не проводите радикального лечения?
Помявшись, один из них доложил:
— Графа изнуряет весьма высокая температура, бывает забытьё, бред. На старых ранах полученных ещё при прежних делах, открылись теперь язвы. Имеются подозрения на заражение крови…
— Какое ещё заражение? О чём вы?
— Ваше величество, на ноге генерал-фельдмаршала открылись язвы, и происходят газообразные выделения, содержащие сильнейшие миазмы!
Такие новости мне крайне не понравились.
— Давайте-ка посмотрим! Господа, прошу вас взяться за дело! — последние слова я обратил к медикам, приехавшим с нами из Петербурга.
Пока Суворова приводили в чувство, доктора осмотрели его ногу. Стопа правой ноги действительно выглядела скверно — раздутая, покрытая чёрными пятнами, она источала какое-то очень нехорошее зловоние.
— Что думаете, господа? Гангрена? — с тревогой спросил я врачей.
— Судя по всем признакам, да, причём быстротекущая! — произнёс один из учеников доктора Самойловича.