Поселок казался вымершим… За последнее время здесь все изменилось, стало чужим и до странности неуютным. Сады и усадьбы пришли в запустение, дома стояли заколоченные. И в старом нашем доме тоже царила теперь печальная пустота.
Описывать все московские впечатления нет нужды. Достаточно, я думаю, отметить здесь самое яркое, самое существенное. Достаточно выделить то, что оставило в душе моей наиболее отчетливый след.
Таких картин немало. Память сохранила их с поразительной ясностью.
Мне вспоминается первый наш вечер по приезде в Москву: слезы матери, потускневшее ее лицо, невнятные, путаные слова.
— Лес рубят - щепки летят, вот мы и есть такие щепки! - говорит она, расхаживая по комнате, зябко кутаясь в мохнатую шаль. - Все рухнуло, прахом пошло. Никого не осталось… Тот самый Шура - помните, с которым я приезжала в Кратово - он тоже исчез, все равно что умер.
— Это как же так? - недоумеваю я. - Куда ж он девался?
— Арестован, - бросает из угла Андрей. (Он уже большой, мой брат; он кончает семилетку, втихомолку покуривает и знает настоящие, взрослые слова.)
— Взяли, наверное, замели…
— Ах, да нет, - отмахивается мать. - Шура теперь за границей, в Америке. Стал невозвращенцем. Бросил меня одну. А что я - одна - могу? Как жить дальше, как вас кормить? Не знаю, не знаю. Разве что пойти на службу? Но это опасно - из-за анкеты. Придется объяснять все подробно… Да и куда идти? - она горестно всплескивает руками. - Я ведь ничего не умею, не знаю… Нет, это не выход. Это не выход.
И внезапно слабым, замедленным каким-то движением поворачивается она к большому настенному зеркалу, пристально всматривается в него, поправляет прическу и бережно - кончиками пальцев - проводит по скулам своим и губам.
И еще мне видится вечер - зимний, долгий, томительный.
Примостясь у окна, я листаю толстый том Вазари - коротаю время в тишине. Я в квартире один. Брат где-то шляется (последнее время он часто стал пропадать из дому), а матери уже нет здесь; она живет теперь в другом месте - у нового своего мужа.
Я скучаю, трещу страницами, уныло поглядываю в окошко. Уже поздно. Заиндевелые стекла залиты плотной морозной синевой; там, в клубящейся мгле, громоздятся московские крыши - белые изломы и острые углы, заиндевелые шпили башен, ватные дымки над трубами.
Внезапно в дверь стучат. «Наверное, Андрюшка, - думаю я. - А может, мама? Что-то она совсем нас забыла; который день не появляется…»
Топоча, врываюсь я в прихожую, отмыкаю дверь и вижу перед собой чужого, незнакомого человека.
Сняв шапку, отряхивая ее от снега, он ступает через порог и вежливо осведомляется: можно ли увидеть Елизавету Владимировну?
Я объясняю, что ее нет, что она живет по другому адресу.
— Вы что, мамин друг? - спрашиваю я затем.
— В общем, да, - говорит он, - да, конечно. Но главным образом, я друг того дяди, который жил здесь раньше. Ты его, надеюсь, хорошо помнишь?
— Да не особенно, - отвечаю я медленно, - видел когда-то… Давно уже… Но его ведь тоже нет!
— Знаю, - вздыхает незнакомец, - знаю, что нет. Сухолицый и подвижный, он оттесняет меня, проходит в комнату и усаживается там плотно, скрипнув стулом.
— Его нет, зато остались все мы - старые его друзья. А дружба, брат, это великая вещь! Я, например, частенько его вспоминаю. И другие, наверное, тоже?…
Он внимательно смотрит на меня, улыбается, сощурясь.
— После его отъезда кто-нибудь навещал вас, приходил к маме, беседовал о нем, а?
Я молча пожимаю плечами. Разминая пальцами папиросу, гость подбадривает:
— Не бойся, чудак, говори. Ну! Что же ты? Ведь было же много общих друзей. Вот, к примеру, Анисимов…
Он называет еще несколько фамилий; все они мне незнакомы и так я об этом и заявляю.
— Что ж, - кивает он, - ладно. Я, в общем-то, не настаиваю.
Он закуривает, затягивается и затем, округляя губы, выталкивает колечко белесоватого дыма.
— Ну а письма, - спрашивает он погодя, - какие-нибудь записки, послания приходили от него? Я почему спрашиваю? Просто любопытно, как он там, в Америке, что с ним… Неужто он, за все это время, так ничего о себе и не написал? Не подал ни единой весточки?
— Не знаю, - говорю я, - поинтересуйтесь у матери… Она - я уже объяснял - живет не здесь.
— Н-ну, спасибо, - произносит он, вставая. - Обязательно поинтересуюсь… Она что же, бывает у вас не часто?
— Да как когда, - отвечаю я с мгновенной и острой обидой, - иногда по неделям исчезает. Ждешь ее, ждешь…
— Ай-ай-ай, - он кладет мне на голову сухую жесткую ладонь. - Что же это она? Нехорошо. Такие отличные ребята… Ты ведь учишься?
— А как же, - говорю я и добавляю с гордостью: - В художественной школе имени Репина.
— Хочешь быть художником?
— Ага.
— А брат?