– Поэтому ты по этапу без каски пойдешь. Зачем она тебе в зоне, все равно против ножа не поможет.
– А пугать меня не надо!
– Для чего тебе нужен был пистолет?
– Я же говорю, на всякий случай!
– Зачем тебе нужен был Татаринов?
– Не нужен он был мне. Чисто разыграть и домой.
– А почему вы на Водопьянова поехали? Он там не живет, там у него девчонка. Кто вам этот адрес дал?
– Ну, дали.
– Кто дал?
– Да неважно!
– Важно. В том-то и дело, что важно. А ты, Марк Игоревич, не понимаешь и не хочешь понимать. И со следствием сотрудничать не хочешь. А мы бы могли поверить, что ты не собирался захватывать и похищать Татаринова. И на Лукашову можем закрыть глаза. Даже на твой пистолет… Пойдешь нам навстречу, и мы тебе навстречу пойдем. Ты же никого не убивал, нет?
– Не убивал, – настороженно глядя на Максима, покачал головой Сколков.
– И Татаринова пальцем не тронул.
– Не тронул.
– Но должен был. Кому ты должен был? Кто тебе Татаринова «заказал»?
– В смысле, разыграть?
– В смысле, убить. – Одинцов сказал это спокойно, даже тихо, но вид у него при этом был такой, будто он собирался заорать на задержанного.
– Никто и не думал его убивать…
– Это ты в суде расскажешь. А там разговор серьезный будет… Кто такой Веселый, знаешь?
– Понятия не имею! – громко, но неубедительно ответил Сколков.
– Врешь, знаешь ты все. И то, что убили Веселого, знаешь. Татаринов с ним в паре работал. Их обоих надо было «зачистить», но Татарин ушел. За ним вы сегодня приехали. Его сегодня должны были убить…
– Не знаю, кто его должен был убить!
– А я знаю, что ты работаешь на Никиткина. И знаю, кто убрал Веселого. Никиткин его убрал.
– Не знаю такого!
– А кто такой Лукомор, знаешь?
– Без понятия…
– И не боишься его?
– Я никого не боюсь, – опасливо глянув на Одинцова, буркнул Сколков.
– Все так говорят! – с дразнящей улыбкой глянул на него Максим.
– А я не говорю… Просто ничего не боюсь, и все…
– Это ты Лукомору расскажешь, когда мы тебя к нему на поклон отправим. Он сейчас в следственном изоляторе, и тебя туда дорога ждет. Лукомор в законе, у него в тюрьме власть. Мы там тебя в общей камере закроем, с обычными уголовниками, и наводочку Лукомору на тебя дадим. Думаю, для начала тебя «опустят»… – пристально глядя на Сколкова, с угрозой в голосе предрек Максим. – К тебе на прием в очередь выстраиваться будут, и никто за тебя не заступится. И с каждым разом будут «опускать» все ниже и ниже, пока не дойдешь до самого дна… Пока не расскажешь, кто «заказал» тебе Татарина и кто подставил Лукомора… Может, лучше сразу об этом рассказать? Зачем тебе через Крым и Рым проходить? Зачем тебе в медные трубы дуть, а?.. Ну, чего молчишь?
– А грузишь ты меня, начальник, – с тяжелой усмешкой глянул на него исподлобья Сколков, – потому и молчу. Как загрузишь, так и скажу. Что ничего ты не сделаешь, скажу. Тебя потом самого через эти трубы протащат, аж по самые саксофоны!..
– Чью-то силу за собой чувствуешь?
– Сам почувствуешь… Да только поздно будет!
– Думаешь, Никиткин такой крутой?
– А узнаешь!
– Значит, все-таки Никиткин? – усмехнулся Одинцов.
– Никиткин?! Я этого не говорил!
– Говорил! И Никиткин узнает, что говорил!
– А если говорил, то что? Да, я его знаю! И силу его знаю! И знаю, что с тобой будет, майор, если ты от меня не отстанешь!
– И что будет?
– А то и будет!
Максим понял, допрашивать Сколкова дальше – только время терять. Не сдаст он своего босса, не признает его участие в той каше, в которую бросили вариться Лукомора…
Глава 4
Жизнь – это дорога. Множество дорог. Одна дорога ведет тупо вперед по времени – ровно, по прямой. Есть дорога, по которой карабкаешься вверх – этапы взросления и становления, карьерная лестница, социальный лифт, все такое прочее. Есть дороги, которые ведут в Рим – через Урюпинск, Москву, Париж и другие закоулки. Это дороги в географическом смысле – маршруты движения, пути сообщения, способ для перемещения в пространстве людей и вещей, с ними связанных. Если так рассуждать, то тюрьма – это вовсе не жизненный тупик. Передвижение во времени здесь есть – завтрак, обед, ужин, понедельник, вторник, апрель, май, одиннадцатый год, двенадцатый… Перемещение в пространстве ограниченное, но все-таки существует – прогулки, этап, начиная от перевода из одной камеры в другую и заканчивая «столыпинским» вагоном в зону… Но все-таки тюрьма – это тупик. Особенно, если нет продвижения вверх – от худшей доли к лучшей, от одного статуса к другому. И еще здесь должна быть связь с волей, должна быть дорога, по которой гонят «коней», а точнее, воровскую почту. Именно такой дороги в триста четырнадцатой камере и не было, отчего ощущение жизненного тупика усиливалось.