С ноября начался ознакомительный курс экономики, где замешали группы с разных направлений. Рича я на этой паре не видела, зато меня занесло к Даррену, и нам в компанию даже не попался Шейн. Сидеть рядом с Мэйсоном первые разы было трудно, но он так сосредотачивался на занятии, что понемногу я успокоилась и привыкла. Хотя из слов преподавателя не понимала почти что ничего.
Однажды в середине пары соседское колено наклонилось в мою сторону, и я почувствовала тепло, от которого инстинктивно отдернулась. Не знаю, специально ли Мэйсон это сделал, но я тесно сомкнула ноги, чтобы избежать этих случайных прикосновений. Я и так ничего не соображала из того, что нам говорит лектор настолько, что и Даррен заметил мою невменяемость.
— Ты уже третий раз пишешь эту формулу, — прошептал он, когда вдруг заглянул ко мне в тетрадь и задумчиво уставился на безобразные записи.
— Чтобы лучше запомнить, — соврала я и отодвинула свои принадлежности немного в сторону, загородив рукой обзор на конспект.
Что мне нравилось в этом редком соседстве — Мэйсон никогда не затягивал долгие беседы под шумок и не отвлекал от обучения нарочно, в отличие от Лео. Даррен мог бы сказать что-нибудь в духе: «О, ты так интересуешься Марксом?», если видел обилие соответствующих заметок, но их я делала, находясь в том самом помешательстве. Однако в такое неудачное время разговор все же не завязывался, ведь он легко мог закончиться отстранением от занятия.
После экономики и некоторых других пар мы с Дарреном обычно вместе уходили обедать. Шейн на это не жаловался и веселился в компании ребят из сборной (он не бросал плавание). Мои же друзья были только рады бесконечно подтрунивать надо мной, стоило Мэйсону исчезнуть из поля зрения.
За обедом он становился до странного разговорчивым и мог вывести на бурное обсуждение чего бы то ни было, вскользь интересуясь моими личными взглядами. Поначалу это было сродни плаванию в селитровом болоте, где большой с указательным еле удерживали горящую спичку над самой гладью. Но когда я ни разу не встретила ни осуждения, ни огорчения, то понемногу расслабилась и стала охотнее говорить о себе. Непроходящее напряжение после того вечера тридцать первого бесконечно встревало на подкорке, но я и не хотела спешить, держа в голове совет Кайла.
Как-то раз мы болтали о картине Нолана «Помни» и обсуждали наши теории насчет разгадки концовки. Кто же на самом деле убил жену главного героя, и что вообще случилось. Кто все эти люди, с кем он встречается, и какая им выгода от обмана, если они вообще его надувают. Когда же мы взболтали до ужаса интригующий коктейль из наших предположений, я доигралась с подвеской до того, что сломала цепочку, на которой она держалась.
— Вот черт! Надо ее в ремонт отнести, — пробурчала я, взяв спавшее серебряное украшение.
— Дай посмотрю, — Даррен протянул мне руку, и я аккуратно положила цепь на его ладонь. Он принялся разглядывать место разрыва и почти мгновенно сказал, — тут достаточно плоскогубцев или чего-то такого, надо просто завернуть отошедший край звена.
Смутившись, я выложила на стол мультитул — тот самый, что подарили мне летом.
— Я говорил, это полезная штука, — с улыбкой произнес Мэйсон и буквально через полминуты расправился с поломкой. Однако вместо того, чтобы просто отдать мне цепочку, он продел ее через ушко подвески и встал с места.
Подойдя сзади, он отогнул ворот, скрывающий шею, осторожно надел драгоценность и застегнул замок. Металл успел согреться в руках и не обжег привычной стужей. Цепочку пришлось немного поправить — видимо, не совсем ровно легла, — и мои плечи закололи мурашки, невидимые изнутри толстовки. Как сильно Даррена бы рассмешила такая мгновенная реакция на прикосновение его пальцев к моей шее?
Он не так часто касался меня, но если выдавался случай, то всякий раз казалось, что он забирает с собой сердце по ломтикам. Не вырывает, не режет, но аккуратно вынимает из общей связки, чтобы не повредить тончайшую пленку, и капли не выскользнуло из взятой дольки. Он никогда ей не затягивался и бережно хранил... не знаю, до какого момента. Не знаю, что должно было случиться, чтобы мы вновь заговорили о том, о чем Мэйсон первым нарушил молчание в тот вечер. Но я знала, что жила от экономики до совместного обеда, от него до случайного столкновения, и от этого до нарочно долгих уколов внимания.
Если раньше мы были бесконечно далеки, а я считала нас до невозможности разными и не подходящими друг другу, понятия не имела, о чем будет наш следующий разговор, то ноябрь медленно приземлял его и учил летать меня. Чтобы однажды та самая грань остановила нас, и все навеки замерло в обретенном чувстве.