На пороге меня встретила та, кого я меньше всего в своей жизни надеялся увидеть. Меньше всего я желал такого гадкого сюрприза, но винить в этом ничего не знающих родителей было бы глупо. Эти гигантские темные глаза, вскинутые домиком брови, невозмутимая улыбка, взлохмаченные светлые волосы, четыре родинки дугой на шее, шрам от ветрянки на щеке, колени наверняка такие же шершавые, и губы заколятся, если поцеловать. Марлен вообще не изменилась за два года, только в уголках век появились первые морщинки.
— Rabat-joie! Ты приехал, — она повисла у меня на шее, накинувшись с объятиями.
Ее запах в мгновение ока вернул в то самое лето. На секунду меня чуть не одолела жажда прижать ее к себе и задохнуться, но я собрался с мыслями и отодвинул ее от себя. Шестнадцатилетний юный я, страстно упивающийся дочерью друзей родителей, остался с ней в прошлом, в своей комнате. Там мы читаем комиксы и смотрим фильмы, целуем друг друга, мнем простыни, говорим обо всем на свете. Днем она переводит каждый урок английского в догонялки по всему району, а вечером учит меня французскому. И когда я слышу собственное имя с таким непривычным произношением, переплетенное с неизвестными словами, мне не хочется трогать словарь, потому что я хочу слушать ее сколько угодно.
Все это осталось в том лете, и там останется. Сейчас я слишком изменился и перерос все эти игры. И дело даже не в Фелис. Это наши личные с Марлен отношения, которые когда-то имели шанс быть, но она здорово показала, как ими дорожит.
— La brute! — возопила она мне вслед. Я решил игнорировать ее, разве что при родителях как-то реагировать на реплики, если придется.
Мама извинилась за такую внезапность в виде Честейнов, объяснив, что со всей этой предпраздничной беготней попросту забыла мне рассказать об их приезде. Отец, видимо, тоже заработался. Мама заметила, что я какой-то безрадостный, на что я соврал, что все нормально и я просто устал. Попытки отвлечь себя немногословной перепиской с друзьями ни к чему не привели. Все-таки меня страшно напрягало присутствие Марлен, и не в положительном плане. Больше всего я боялся того, как бы мы с ней не повздорили при наших родителях. Особенно если она продолжит вести себя так ребячливо, будто ей пять лет.
За всеми этими мыслями я незаметно для самого себя задремал, не позаботившись о том, чтоб запереть спальню, и позабыв о возможных проделках со стороны своей гостьи. В полной темноте я очнулся от внезапной тяжести, навалившейся ниже пояса. Спросонья я даже не сразу понял, что это не сон. Когда я протер глаза, то увидел худощавый силуэт, расположившийся сверху и рассматривающий меня что-то замышляющим взглядом. Как только я понял, кто меня разбудил, то аккуратно скинул ее на постель, а сам встал, прикрывшись одеялом.
— Какого черта ты делаешь?
— Пришла к тебе, — ответила Марлен и мерзотно улыбнулась, медленно расстегивая ночную рубашку.
Тошнит от самого себя. Прошло два года, а какая-то жалкая часть меня все еще хочет быть с ней по старой привычке. Хочет оставить ее в своей постели и лечь рядом. Снять лишнюю одежду и всю ночь не выпускать ее тело из рук. Ничего, скоро ее не станет. Потерпеть всего несколько дней. Мне не нужна она. Я остыл, и ловлю себя на мыслях, что примеряю на нее твой образ. Потому что я бы хотел, чтобы это ты сейчас была со мной, а не она. Может, я смогу заставить отца изменить мнение о тебе?
— Уходи, — негромко сказал я надсаженным голосом, кивнув в сторону двери. Марлен сделала вид, что меня не понимает, и только распласталась по кровати, похлопав по матрасу в знак приглашения. — Уйди. Сейчас же, — процедил я тогда сквозь зубы, с трудом стараясь не повышать тон. Боже, мне уже не шестнадцать, неужели не ясно?
— Почему мой rabat-joie не хочет лежать со мной? — француженка состроила жалобное лицо. Будто ей это поможет.
— Пошла нахер из моей комнаты, — прошипел я на нее и подхватил за руку, заставляя встать, и вывел из спальни. Грубо, но иначе Марлен бы так и не отстала. Она что-то там прокартавила в ответ, но дверь уже оказалась закрыта. Я сполз на пол, за спиной разносились невнятные проклятия на лягушачьем. Потер переносицу, пытаясь прийти в себя после такого пробуждения. Пошарил в ящике письменного стола в поисках ключа от замка, но лишь рассек себе подушечки пальцев о края бумаги. Резкая щиплющая боль на кончиках безымянного и мизинца и солоноватый вкус капель крови на языке окончательно сбили с толку.
Ругань за дверью все никак не утихала. Мне ее обратно впустить придется? Я не могу позволить ей разбудить родителей и дать им застать эту сцену. Истеричка.
Подняться на ноги было тяжело. Еще тяжелее оказалось повернуть ручку. Я кивнул Марлен, чтоб не задерживалась. И она даже промолчала те доли секунд, что заходила обратно. Я надел висевшую на стуле одежду, потому что не хотел щеголять перед дочерью Честейнов почти что голым, а она так и не застегнула свою рубашку и словно нарочно так встала возле стола, чтобы очертания обнаженного тела были четко видны.