— Ну и что случилось за долбаных полчаса, пока меня не было? — Холден помогает мне встать и отряхнуться, провожает на пассажирское сиденье и закидывает велосипед в багажник.
— Откуда у тебя...
— Каршеринг, — поясняет Хейл и давит на газ. Мы разворачиваемся. Бутылка текилы падает в руки. Делаю два больших глотка, что заставляют боль притихнуть. Заходит, как вода, хотя должно драть горло.
— Нет, мне нельзя пить, — убираю дьявольское пойло обратно и отворачиваюсь к окну в предчувствии срыва.
— Легче?
А не лучше ли жить в неведении? Не лучше ли Шейну заткнуться и молча спустить Даррену с рук все, что ему хочется? Пусть наши отношения заключались бы в постели, но зато не пришлось бы слушать все это. Пусть так, а не кошмарная истина. Если бы нам не суждено было быть вместе по-настоящему, то мы бы так или иначе разошлись. Пусть я ему не нужна, но он держит меня для своей простыни.
— Я... ш-шалава-а-а, — сквозь рыдания это звучит особенно жалко.
— Сильное заявление. Ты хоть знаешь, кем себя называешь? — Холден протягивает мне бумажные салфетки. Откидываю зеркало сверху и начинаю реветь еще пуще из-за своей безобразной рожи, покрытой красными пятнами. — Это из-за Мэйсона все?
Молча киваю, возвращаю себе текилу и отпиваю немного сверху. Лодыжки тяжелеют, как это у меня всегда случаются, стоит алкоголю начать действовать. Все же я пересиливаю себя и убираю бутылку насовсем, подумав о скором перелете. Не хватало сейчас нажраться и пропустить рейс, куда меня бы не допустили в пьяной кондиции. Но только я лишаюсь единственного лекарства, как все внутри снова перекручивает от гадких воспоминаний. Черт возьми, я даже билеты взяла на день позже, чтобы... сукин сын!
— Куда мы едем?
— Да так, — загадочно улыбается Хейл и начинает травить до невозможности несмешные анекдоты, что в итоге вынуждают повеселеть своей глупостью. — Приходит как-то в итальянский бар слон и спрашивает: «У вас есть арахис»? А бармен ему говорит: «Нет, только арахисовая паста». — Теперь мне и чуточку весело. Ну, хоть что-то.
Через окно виднеется колледж. Когда машина останавливается, я собираюсь выйти, но вдруг на заднее сиденье запрыгивают ребята. Холден рулит в сторону пляжа.
— Черт, ребят, зачем? — вытираю остатки соленых дорожек с щек и стыдливо вжимаюсь в кресло. — У вас же там что-то по учебе было и...
— Да подождет! Нам тут доложили, что самую классную девчонку Небраски обидел какой-то козел, и из-за него растеклась тушь, — церемонно провозглашает Иви, вынимая припрятанное сокровище из бардачка, и принимается разливать его по стаканчикам в руках Рича, пока Луна достает контейнер с дольками лайма и солью.
— Милая моя, ты только скажи, я из него сделаю гомосексуала. Насильно!
— Лео!
На слезы пробивает смех. Плакать я сегодня не устану. Знаю, что нарыдаюсь в аэропорту, самолете, дома. Знаю, что исправлю долгую трезвость и сотру осколки дурмана. Знаю, что лишь ненадолго забуду о нем. Вот и повод для пирсинга. Может, что-то еще проколоть, изменить?
Спокойной ночью на берегу шелестят смирные волны. Фары кромсают сумрак. Терпкий запах текилы путается с прохладой залива. Наверное, осенняя вода студеная настолько, что сведет судорогой ко дну.
Оставляю кроссовки на песке, пальцы проваливаются в морозную насыпь. Прибой окатывает по щиколотки, ступни размокают и погружаются в зерна обветшалых скал. Всплески затягивают вглубь, я оступаюсь, озноб продевает голени. Подол платья облепляет бедра, колени подкашиваются под натиском течения. Ладони расправляют складки на глади. Пальцы пронзают поверхность, сжимают ржавые якоря. Рябь свербит бутафорные ребра, прячет беспечных бабочек в баночки. Кровь растворяется, спина укладывает тело на зыбь. Мгла заполняет раковины, жжет роговицы, душит дыхальца. Океан смыкает объятия.
¹ При синдроме Жильбера противопоказано употребление спиртных напитков.
Глава 18. Rabat-joie
Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить. Дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого.
— Карл Фридрих Этингер
от лица Даррена
За два года до вечера у Ксавье Стюарта.
Тем летом к нам приезжали погостить на месяц друзья родителей. Они вообще жили в другой стране, а у них были какие-то проблемы с бизнесом, который находился в нашем городе. Дом у нас большой, когда-то с нами проживали еще другие родственники, помимо мамы с папой, так что принять гостей для моей семьи никогда не являлось проблемой. Вместе с собой Честейны — такая у этих друзей была фамилия — привезли своего ребенка, тремя годами меня старше. Фамилию, правда, эта чета преподносила именно с французским произношением, подчеркивая нантские¹ корни. Звучало это всегда как-то смешно — Шэста'н, что-то такое. Их дочь звали Марлен. Хотя, правильнее будет сказать, «Махрхглен» — она каждый раз настаивала на корректном произношении, подчастую действуя на нервы. Порой с ней невозможно было нормально поговорить, она как услышит это не-французское «р» — все, держись. Повезет еще, если удастся куда-то сбежать, а обычно приходилось выслушивать уроки иностранного языка от носителя по гребаных полчаса. В свою очередь, меня эта француженка звала «Дахргхргхéн», бойкотируя все просьбы произносить имя на привычный английский лад.