В лунном свете теперь было заметно, как трясутся ее плечи, и я развел ладони, прикрывающие грудь, обнажая красивое тело. Темные глаза необычайно блестели, отражая в себе звезды. С рубашкой и шортами я наконец распрощался, оставшись практически нагим. Марлен увлекла за собой на кровать, уложив на бок, а сама повернулась, прогнувшись в спине, чтобы плотнее прижаться снизу. Длинные ногти терзали меня в ответ на каждое касание, будь то невесомый поцелуй или блуждающие прикосновения.
— Je te veux, Даррéн, — пролепетала она неестественно высоким голосом, вжимаясь в меня так сильно, словно вот-вот расплавится и сольется со мной. Она схватила мои пальцы и спустила их ниже, уже сняв остатки нижнего белья.
В ту ночь мы никак не могли насытиться друг другом, напавшее возбуждение не отступало, даже когда стало светать, и силы покинули нас до конца.
— Bonne nuit, rabat-joie, — где-то под утро она поцеловала меня перед сном и собралась уйти к себе. Скоро должны были приехать родители.
— Останься, я могу запереть наши комнаты, — попытка вышла неудачной, Марлен покачала головой, еще немного покружила на пороге и покинула меня.
Я задремал всего на час, и затем весь оставшийся день меня лихорадило так, что чудилось, будто я умудрился подхватить грипп или вроде того. Аппетит пропал совершенно, и в животе все никак не утихали миллионы маленьких крылышек, — вообще, я тем летом сильно похудел из-за всей этой французской истории. Я пытался списать все на действие травы, но забыть то, что было ночью, представлялось невозможным. В итоге я почти не вылезал из кровати, как извращенец уткнувшись носом в подушки и одеяла, на которых остался запах Марлен, что к несчастью улетучивался с каждым часом. Пару раз осторожно заглядывал в ее комнату — она спала как убитая. Проснулась только к ужину. Я сказал родителям, что плохо себя чувствую, и в тот вечер так и не спустился поесть. Когда же стемнело, и из-за дверей родительских спален послышался негромкий храп, Марлен вновь ко мне пришла. Она хотела просто поговорить, и в этот раз мы не прокувыркались в постели всю ночь. Рассказывала обо всем подряд — о детстве, проведенном в деревне, о школе, об универе, о друзьях и семье, о занятиях танцами, о своем баловстве с легкими наркотиками, о несбыточной мечте стать балериной, о ненависти к учебе и любви к балету; о том, что не понимает, почему в нашей семье моют фрукты и овощи — в ее же так принято не было. Марлен все говорила, и говорила, и говорила, а я только слушал и гладил ее мягкие волосы.
Оставшиеся недели эта coquine², если бы ее можно было описать одним французским словом, то и дело надо мной издевалась, не давая мне и на секунду отвлечь свое внимание от нее. То за обедом развязно коснется под столом ногой, то перестанет носить нижнее белье и при каждом случае не забудет это мне продемонстрировать, то вовсе нагло зажмет где-нибудь в углу. Про английский тут вообще говорить не приходилось, я не мог сфокусироваться ни на чем, не говоря о преподавании сложной грамматики. Честейны, однако, не обижались на отсутствие прогресса, понимая всю лень и нежелание дочери учиться. Она говорила, что это для них нечто в порядке нормы, не по одному разу проходить курсы на пути к получению диплома, не усердствовать, и этим объясняла свое празднолюбие.
Так и проходили наши дни и ночи — то я без конца слушал ее, то она допытывала меня, то мы сбегали раскурить косяк и побродить по городу, то тайком занимались любовью. Она открыла мне мир французских комиксов и кино, поначалу казавшихся несерьезными, но после нескольких прочитанных томов и просмотренных фильмов я начал что-то в этом видеть, хотя их юмор мне так и остался далек и чужд. Детектив «Блэксэд» и картина «Je vais bien, ne t'en fais pas»³ показались мне особенно сильными на фоне того, что я ранее видел, хоть и опыт у меня как у читателя комиксов и киномана был совсем небольшой. А еще мы слушали много, много песен, смысл которых для меня остался тайным.
J'aurais pu Я мог
J'aurais dû Я должен был
Oublier Забыть
Voir l'été И видеть лето
Entre tes doigts Меж твоих пальцев
Moi je les vois Я вижу их
Les couleurs d'autrefois Цвета былых времен
Иногда Марлен делилась совсем личными переживаниями, после рассказа о которых она потом могла долго распускать слезы на моем плече. Успокоить ее было тогда очень трудно, и в такие моменты я не знал, куда себя деть. Она мне тогда говорила «Tu es le seul qui m'a attrapé, rabat-joie», и объяснила, что это значит «я знать, как она думает», судя по всему, говоря о понимании. Не знаю, что она называла этим пониманием. Честно говоря, до конца из-за языкового барьера и всех глупых чудачеств я так и не улавливал ее. Но мне было на это как-то все равно. Если она просто была рядом со мной, мне было плевать на все остальное.