Фелис накрывала мягче, осторожнее, нерешительно. Но чем больше она распускалась, переставая быть просто милой одноклассницей, тем крепче цепляла. Чего в беспардонной Марлен точно не было, так это той неуловимой чуткости Блэквелл ко всему, к чему бы она ни прикасалась. Мы все еще знали друг о друге слишком мало, но что-то разжигало чувства к ней сильнее, когда темп снижался. Сдерживать себя от часа к часу становилось сложнее, и меня ее робость только пленила, не позволяя нам спешить. Наверное, это здорово, что Шейн все испортил вчера.
Наверное, это здорово, что Фелис заставляет забыть о том, что однажды все кончится. Так сильно, что я не хочу выныривать. Можно ли простить за это? Можно ли винить за это? Можно ли попробовать еще?
Шейн вышел за мной следом, когда я погнался за ней на улицу, но уже было поздно. Беглянка быстро скрылась, и в глаза не бросилась даже последняя тень.
— Не благодари, — плечо отхватывает хлопок, и до меня доходит смысл сказанного. Еле сдерживаюсь, чтоб не вцепиться в человека, которого считал братом всю сознательную жизнь.
— И что ты ей сказал?
— Пояснил, что у вас ничего не получится. Пора с этим заканчивать, нахера ты девчонку мучаешь? Ты знаешь, что все обречено, — да, я знаю это, но ведь всему когда-нибудь приходит конец.
— Занимайся своими проблемами, а я разберусь со своими сам, — напоминания о неизбежном пробираются к связкам, вынуждая слова вылетать смято и боязливо.
— Да ты уже показал, как умеешь разбираться, дружище! Такое ощущение, что ты специально себе беды на жопу ищешь. И знаешь, кто будет потом разбираться со всем этим дерьмом? Твои близкие. Первый, к кому пошла бы Блэквелл, стал бы я. «Ой, Шейн, а ты не знаешь, где Даррен?»
Так и будет.
— Нет, знаешь, мне на нее насрать. И на то, куда ты там тыкаешь членом, мне тоже насрать. Но я уже слышу, как она стучится в комнату. И как мне придется ей все объяснять вместо тебя. Никто ведь больше не знает, кроме нас с тобой и твоих предков. Зашибись ты устроился. Знаешь, что? Иди-ка ты нахер, Мэйсон! Делай, что хочешь, пусть это будет на твоей долбаной совести.
— Да много ты вообще о ней знаешь, треплешься так уверенно.
— Ах, да, забыл. Что-то ты раньше мне о девочках всегда рассказывал, даже о той суке, а Блэквелл у нас исключение из правил?
— Не смей называть ее сукой.
— Да ты сам так называл Марлен! Да что с тобой, черт возьми?
За последние два года этот вопрос я чаще прочих слышал что от родителей, что от Шейна. Бесконечное «что с тобой» никогда не уступало «я могу тебя выслушать». Я так любил читать потому, что иногда встречал в книгах то, чему раньше не мог найти объяснения в жизни. Казалось, все эти незнакомые люди, авторы произведений на моей полке, понимают меня намного лучше любого реального знакомого. Даже тех, кто родил и воспитал меня. Тех, кто был всегда рядом. Мне нравилось наивно представлять, что Фелис может стать тем самым человеком. Но стоит ли моя блажь ее покоя?
— Что со мной?! Да так, ничего страшного, знаешь сам! Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте, — сплевываю на землю, вспоминая терпкий вкус алкоголя, к которому с превеликой радостью сейчас бы приложился.
— Будь я на твоем месте, я бы не поехал в Мелвью и остался в Небраске, — Шейн отходит на несколько шагов от меня, разминает кулаки, явно горя желанием мне как следует врезать. Да я бы и сам хотел, чтоб мне сейчас хорошенько отвесили. Все понемногу встает на свои места, сколько бы я ни выходил из себя от уязвляющих слов.
— Мы уже это обсуждали, — говорить становится все труднее. Я не выдерживаю. — И с Блэквелл разговор тоже закончен. Уважай мой выбор. Не тебе его жить.
— Твой выбор — быть конченным эгоистичным подонком? Это его я должен уважать?!
Конченный эгоистичный подонок — наверное, самое точное определение. Как там сказал отец, когда мы говорили про колледж? Себялюбец? Самодур? «Подумал бы о нас с мамой хоть немного»? Делать личный выбор и жить так, как по-настоящему хочется, — это преступление? Разве это хуже смерти? Заткнулись бы хоть раз и просто приняли меня таким, какой есть.
— Закончил?