Чуть пойдет ворковать голубок,
Чуть апрельская нега пригреет —
О, как пышно цветет нелюбовь,
О, как реет, и млеет, и блеет.
Нелюбовь – упоительный труд,
И потомство оценит заслугу
Нашей общей негодности тут
И ненужности нашей друг другу.
«Не рвусь заканчивать то, что начато…»
Не рвусь заканчивать то, что начато.
Живу, поденствуя и пасясь.
Сижу, читаю Терри Пратчетта
Или раскладываю пасьянс.
Муза дремлет, а чуть разбудишь ее —
Мямлит вяло, без куражу,
Потому что близкое будущее
Отменит все, что я скажу.
Я бы, может, и рад остаться там —
В прочном прошлом, еще живом, —
Но о семье писать в шестнадцатом?
А о войне – в сороковом?
Сюжет и прочая рутина,
Какую терпели до поры,
Всем сразу сделалась противна —
Как перед цунами мыть полы.
И лишь иногда, родные вы мои,
Кой-как нащупывая ритм,
Я думаю, что, если б вымыли…
Как эта мысль меня томит!
Такая льстивая, заманчивая,
Такая мерзостно-моя —
Что зарифмовывая и заканчивая,
Я кое-как свожу края.
Едет почва, трещит коновязь,
Сам смущаюсь и бешусь.
Пойти немедля сделать что-нибудь.
Хоть эту чушь.
«Не для того, чтоб ярче проблистать…»
(Из цикла «Декларация независимости»)
Не для того, чтоб ярче проблистать
Иль пару сундуков оставить детям, —
Жить надо так, чтоб до смерти устать,
И я как раз работаю над этим.
«Приговоренные к смерти, толстые он и она…»
Приговоренные к смерти, толстые он и она,
Совокупляются, черти, после бутылки вина.
Чтобы потешить расстрельную братию,
Всю корпорацию их носфератию
В этот разок!
Чтобы не скучно смотреть надзирателю
Было в глазок.
Приговоренные к смерти, не изменяясь в лице,
В давке стоят на концерте, в пробке стоят на кольце,
Зная, что участь любого творения —
Смертная казнь через всех растворение
В общей гнильце,
Через паденье коня, аэробуса,
Через укус крокодилуса, клопуса,
Мухи цеце,
Через крушение слуха и голоса,
Через лишение духа и волоса,
Фаллоса, логоса, эроса, локуса,
Да и танатоса в самом конце.
Приговоренные к смерти спорят о завтрашнем дне.
Тоже, эксперт на эксперте! Он вас застанет на дне!
Приговоренные к смерти преследуют
Вас и меня.
Приговоренные к смерти обедают,
Приговоренные к смерти не ведают
Часа и дня.
О, как друг друга они отоваривают – в кровь, в кость,
вкривь, вкось,
К смерти друг друга они приговаривают
и приговаривают: «Небось!»
Как я порою люблю человечество —
Страшно сказать.
Не за казачество, не за купечество,
Не за понятия «Бог» и «Отечество»,
Но за какое-то, блядь, молодечество,
Еб твою мать.
«Вынь из меня все это – и что останется?..»
Вынь из меня все это – и что останется?
Скучная жизнь поэта, брюзга и странница.
Эта строка из Бродского, та из Ибсена —
Что моего тут, собственно? Где я истинный?
Сетью цитат опутанный ум ученого,
Биомодель компьютера, в сеть включенного.
Мерзлый автобус тащится по окраине,
Каждая мелочь плачется о хозяине,
Улиц недвижность идолья, камни, выдолбы…
Если бы их не видел я – что я видел бы?
Двинемся вспять – и что вы там раскопаете,
Кроме желанья спать и культурной памяти?
Снежно-тускла, останется мне за вычетом
Только тоска – такого бы я не вычитал.
Впрочем, ночные земли – и эта самая —
Залиты льдом не тем ли, что и тоска моя?
Что этот вечер, как не пейзаж души моей,
Силою речи на целый квартал расширенный?
Всюду ее отраженья, друзья и сверстники,
Всюду ее продолженье другими средствами.
Звезды, проезд Столетова, тихий пьяница.
Вычесть меня из этого – что останется?
«У бывших есть манера манерная…»
У бывших есть манера манерная —
Дорисовать последний штрих:
Не у моих – у всех, наверное, —
Но я ручаюсь за моих.
Предлог изыскивается быстренько,
Каким бы хлипким ни казался,
И начинается мини-выставка
Побед народного хозяйства.
Вот наши дети, наши розы,
Ни тени злости и вражды.
Читатель ждет уж рифмы «слезы».
Ты тоже ждешь. Ну ладно, жди.
А тут у нас гараж, как видишь, —
Мужнин джип, моя «рено»…
Ты скажешь ей: отлично выглядишь.
Она в ответ: немудрено.
И тон ее ласков и участлив,
Как безмятежный окоем:
– Надеюсь, ты еще будешь счастлив,
Как я в отсутствии твоем.
Боюсь, в мое последнее лето,
Подведя меня к рубежу,
Мир скажет мне примерно это,
И вот что я ему скажу:
– Да, я и впрямь тебе не годился
И первым это уразумел.
Я нарушал твое единство
И ничего не давал взамен.
Заметь, с объятий твоих настырных
Я все же стряс пристойный стих,
Не меньше сотни строк нестыдных,
Простынных, стылых и простых.
А эти розы и акация,
Свет рябой, прибой голубой —
Вполне пристойная компенсация
За то, что я уже не с тобой.
«Продираясь через эту черствую…»
Продираясь через эту черствую,
Неподвижную весну,
Кто-то спит во мне, пока я бодрствую,
Бодрствует, пока я сплю.
Вот с улыбкой дерзкою и детскою
Он сидит в своем углу
И бездействует, пока я действую,
И не умрет, когда умру.
Знать, живет во мне и умирание,
Как в полене – головня.
Все, что будет, чувствую заранее,
Сам себе не говоря.
Знает замок про подвал с чудовищем —
Иль сокровищем, бог весть, —
Что-то в тишине ему готовящим,
Но не видит, что там есть.