Дана послушно показала мне запачканную, холодную стопу.
— Заноза вот здесь у тебя, прямо в пятке засела.
— Ой!
— Ой, — повторил я. — Идём домой, достану занозу и ранку почищу, а ты туфельки наденешь другие. И воротимся на праздник.
До избы Радоша я донёс девушку на руках. Кот семенил за нами. Вокруг было тихо. Деревня опустела, потому что все её жители сейчас веселились в поле за тыном. Нам встретилась лишь парочка под тёмным навесом подле одного из домов. Юноша зажимал девушку и довольно громко нашёптывал ей приятные непристойности, а девушка хихикала и делала вид, что пытается вырваться, но на волю не торопилась вовсе.
Я вопросительно глянул на Дану.
— Оставь, — шепнула она. — Они уже полгода милуются. Думаю, он к ней сватов пришлёт в начале лета.
В словах Даны я уловил толику зависти. Вряд ли отец позволял ей подобные вольности. Да и местные юнцы едва ли осмелились бы положить глаз на единственную дочурку грозного старосты.
Когда мы пришли в пустую избу, Дана зажгла свечу, а я отыскал в своей сумке чистую тряпицу, нужный настой и длинную иглу. Потом усадил девицу на лавку. Тряпицу я щедро смочил настоем и стёр с кожи грязь и зелёный травяной сок. Потом отыскал занозу, поддел её иглой и вытянул. А затем прижал к опустевшей ране остро пахнущую тряпицу. Настой обжёг, и Дана вздрогнула, стиснув зубы.
— Ой? — предположил я, с коварной улыбкой глянув на неё снизу вверх.
Дана густо покраснела.
— Хороший ты, Лех, — прошептала она, будто кто-то мог нас услышать.
— Ты так считаешь?
А Кот тем временем запрыгнул на пустую лавку напротив нас и начал вылизываться с важным видом, будто нисколько не пытался привлечь моё внимание. Но мне сделалось не до него совсем.
— Добрый ты. Людям помогаешь, — Дана закусила нижнюю губу. — Ходишь с котиком везде. От злой нежити нас защищаешь. И мне вон помог.
— Занозу вытащить надо, чтоб не загноилась, — одной рукой я будто невзначай погладил её по щиколотке, а другой продолжал прижимать тряпицу с настоем к её пострадавшей пятке.
— Я не про занозу, а про костёр, — она мотнула головой. — Я бы сама не решилась ни за что.
— Заячья душа, — я усмехнулся. — А на что бы ещё не решилась?
Пару мгновений она изучала моё лицо. А потом вдруг наклонилась и коротко шепнула:
— На это.
Её губы коснулись моих. Нерешительно. Неумело. Робко.
Вряд ли она воспылала ко мне страстной любовью. Скорее уж Даной двигало любопытство. Да распаливший кровь праздник с его весельем.
Так или иначе, на поцелуй я ответил с терпеливой нежностью. Чтобы она совсем уж разомлела. А потом неспешно запустил обе руки под её кумачовый сарафан и нижнюю юбку. От прикосновений к её коже Дана задышала чаще. Зарылась пальцами в мои волосы. Но тут я отстранился, дабы глянуть в её затуманенные очи. Полагалось спросить.
— Ты прежде, чем мне что-то позволишь, подумай хорошо, Дана. Сорванную ягодку на место не воротишь. Уверена, что ягодку эту хочешь незнакомцу отдать? Человеку, который через день-другой от вас уйдёт насовсем?
Она отвернулась. И задула свечу.
— Оттого и отдаю, что уйдёшь и никому не расскажешь, — прошептал в темноте её смущённый голос.
— Не расскажу, — обещание сорвалось само.
Я взял её здесь же, прямо на полу посреди горницы. Даже не позаботился в спальню отнести. И уж ни секунды не думал о том, что может заявиться её отец или кто-то ещё. Да что там. Вообще не думал. Просто упивался её телом и тем, как она тихонько ойкает в такт моим неторопливым движениям. А потом Дана задышала сбивчивее. Начала едва слышно постанывать мне в рот, пока я целовал её в исступлении. Сам не заметил, как стал двигаться резче. Будто даже злее. Движимый одними только инстинктами. Вроде бы даже в какой-то миг моя грубость её напугала. Но когда всё было закончено, девица (девицей уже быть переставшая) сама обняла меня и крепко прижалась всем телом. И я обнял её в ответ, привлёк её растрепавшуюся голову к себе на грудь. Погладил ласково. И ощутил себя стократ виноватым во всех людских прегрешениях разом. Даже зубами скрипнул с досады. Только Дана этого не заметила.
— Надо бы на праздник воротиться, — прошептала она непослушными губами. — Тятя может хватиться.
Я усмехнулся.
— Тятя твой нам обоим головы оторвёт, если ты такая осоловелая туда заявишься, — я поцеловал её в макушку. — Вот что. Иди к себе. Приведи себя в порядок и спать ложись, а я один туда вернусь.
— Так ведь…
— А если тятя твой спросит, куда ты подевалась, скажу, как есть, что подружки твои, дуры бестолковые, туфельки твои спрятали. Ты ножку занозила, я тебя отнёс домой, занозу вытащил, а ты устала и спать пошла. Поверит он в такое?