Через несколько минут Ралей был возле окровавленного иностранца. Джон осветил убитого своим потайным фонарем и, встав на колени, взялся обыскивать карманы жертвы Митнахта. Увы, хозяин гостиницы ничего существенного найти в них не смог. Или иностранец хорошо припрятал свои деньги, или их успел прихватить победитель. К последней мысли Джон Ралей склонялся больше.
Вдруг в отдалении ему послышались чьи-то голоса. Он поспешно притушил фонарь и, взвалив на плечи бездыханного Гагена, понес его назад в гостиницу, чтобы там в безопасности окончательно обобрать его, а труп надежно скрыть. Положив Гагена на постель, еще хранившую его тепло, Джон стал раздевать его, стараясь не упустить ничего более или менее ценного.
VII. ЛИЛИ ПРЕПЯТСТВУЕТ СВОЕМУ СПАСЕНИЮ
В больнице Святой Марии незримо и незаметно готовилось ужасное злодеяние. Оно было близко, и никто не мог предотвратить грозящую опасность, как невозможно бывает остановить готовый извергнуться раскаленной лавой вулкан. В общем, катастрофа была близка и неминуема. В руках одного человека оказалась участь сотен людей, ничего о том не подозревавших.
Новый доктор был честным, благородным человеком, безгранично преданным долгу и своему делу. Он употреблял все знания и силы, чтобы помогать несчастным больным.
Он обратил особое внимание на Лили не случайно. Не со слов Бруно, а основываясь на собственных наблюдениях, пришел он к убеждению, что она вполне здорова. Загадочная история молодой графини, окончившаяся заточением ее в дом умалишенных, очень взволновала Вильма. Он вспомнил, что уже не раз подобные заведения служили для достижения бесчестных целей и скрывали в своих стенах жертвы преступлений. Ему подумалось, что и в данном случае происходит нечто похожее, хотя каковы побудительные мотивы этого — он не знал.
— Городской врач, пославший вас сюда, вероятно, был введен в заблуждение. Вы так же умственно здоровы, как и я, и было бы несправедливо удерживать вас дальше в этой больнице, — однажды прямо и откровенно сказал Лили доктор Вильм.
— Значит, я могу надеяться, что мне будет позволено выйти отсюда? — обрадовалась девушка.
— Без сомнения. И даже очень скоро. Что вам здесь делать, когда вы совершенно здоровы? Я говорил об этом директору. Он, правда, не совсем еще верит в это, но я надеюсь убедить его. Предварительно же я обязан сообщить об этом графине Варбург. Директор намекнул мне, что я должен так поступить.
— Моей мачехе? — испуганно сказала Лили и попросила: — Прежде всего дайте знать фон Вильденфельсу, чтобы он мог увезти меня к своей матери. Я не хочу возвращаться в замок. Лучше смерть!..
— Успокойтесь, прошу вас. К чему так волноваться? Давайте все спокойно обсудим, — сказал доктор. — Надо исполнить необходимые формальности, предписанные законом. На директоре заведения и на мне лежит большая ответственность. И в таком щепетильном случае, как ваш, мы должна быть особенно осторожны, чтобы не нажить неприятностей, поэтому мы и должны немедленно уведомить о вашем состоянии всех, кто принимает участие в вашей судьбе. Например, судебного врача доктора Феттера…
— И его тоже… Не знаю почему, но я боюсь его… С тех пор как он оговорил меня в суде.
— Доктор Феттер честный и достойный человек, которого я в высшей степени уважаю и ценю.
— Но ведь из-за него я попала сюда.
— Заблуждение! Ошибка! Врачи, бывает, ошибаются в диагнозе. Вы представить себе не можете, как иногда трудно сделать верное заключение, основываясь на каких-нибудь ничтожных признаках. Но будьте спокойны. Я постараюсь все уладить.
— О, как я благодарна вам за вашу доброту! — с чувством сказала Лили.
— Но, главное, я хочу увидеть графиню Варбург, — сказал доктор. — По тому, что я о ней знаю, можно сделать вывод, что дама эта принадлежит к числу очень интересных особ. И я бы хотел посмотреть, как примет она известие о том, что вы совершенно здоровы. Мне вообще хотелось бы понять, что за личность эта графиня, особенно после того, что узнал я о ней от вас и господина асессора.
Доктор ушел.
Комната, которую занимала Лили, находилась в одной из боковых деревянных пристроек, что и побудило Дору Вальдбергер избрать именно эту часть больницы местом исполнения своего страшного замысла.
Тот факт, что Дора была переведена из этого отделения в другое, также имел немаловажное значение, поскольку подозрение никоим образом не могло пасть на нее. Всего неделю оставалось пробыть Доре Вальдбергер в больнице Святой Марии, поэтому она спешила. Ночь с пятницы на субботу выбрана была Дорой для решительного шага.
Лили должна была остаться в живых — такое условие поставил Леон Брассар, он же Гедеон Самсон. Но именно Лили и жила в той части больницы, которая была обречена погибнуть первой. Поэтому требовалось срочно перевести Лили в другое место, откуда ее можно было бы легко спасти. Однако Доре никак не удавалось уговорить Лили переменить комнату. Девушка оставалась непреклонной, полагая, что сиделка хочет перевести ее в другое место для того, чтобы снова получить власть над ней, а Лили ничего доброго от этой женщины не ждала.
Однажды вечером, когда совсем стемнело, Лили услышала, что дверь в ее комнату отворяется. У Лили, в отличие от других больных, была лампа, и при ее свете она увидела на пороге Дору Вальдбергер. Лили с испугом глядела на нее.
— Здесь надо поместить одну тяжелобольную, — сказала Дора. — Вам приготовлена комната в другой части дома. Не упорствуйте, это к вашей же пользе.
— Так скажите об этом доктору, — ответила Лили. — Я повинуюсь только приказаниям доктора. И с вами, Дора Вальдбергер, я не пойду ни за что на свете.
«Так погибай же! Ты сама того хочешь!» — злобно подумала сиделка, видя, что ей не удается победить упорство Лили.
Девушка вздохнула спокойно, когда дверь за Дорой закрылась. Она и не подозревала, что в эту минуту сама подписала себе приговор. Она не поверила сиделке, которая на сей раз действительно хотела спасти ее от смерти. Теперь Дора Вальдбергер не могла уже пойти вспять, и Лили, даже несмотря на требование Леона Брассара, была обречена — вместе с другими больными.
У берега, недалеко от рыбачьей деревни, стояла одна из двух роскошных лодок, принадлежавших замку. Их построили еще по приказу покойного графа. Обе лодки были сделаны на манер венецианских гондол и отличались удобством и богатством отделки.
Гондола, покачивавшаяся у берега, была окрашена в красный и белый цвета и имела на носу резное изображение дельфина. В ее открытой с боков каюте виднелись два дивана, обитых атласом, и несколько низких стульев вокруг маленького круглого стола, прикрепленного к полу.