Бруно оставалось только откланяться.
Вскоре вернулся из города Леон Брассар с приятным для графини известием: вопрос о Лили решился в пользу ее дальнейшего пребывания в замке. Было принято во внимание, что больница Святой Марии значительно пострадала и что в замке, где есть персональный доктор и хороший уход, больной может быть нисколько не хуже. К тому же городской врач Феттер не согласился с утверждением покойного доктора Вильма, что Лили умственно здорова, а склонился к заключению Гедеона Самсона, настаивавшего на болезни этой девушки, чем чрезвычайно польстил его самолюбию.
Итак, и здесь графиня победила.
XX. ВНУТРЕННЯЯ БОРЬБА
От графини Гаген ушел в страшно подавленном состоянии. Его сын находился в руках женщины, которая ни перед чем не останавливалась. Эта преступная мать готова была принести в жертву даже собственного сына. В ушах Гагена продолжали звучать слова графини: «Молчи, или твой сын погибнет!..»
Дома Гаген заперся в кабинете и долго мерил его шагами, погруженный в мрачные мысли. В душе его началась тяжелая борьба. Ему предстоял страшный выбор: исполни Гаген свой долг — и сын его погибнет, и с ним исчезнет последняя в его жизни надежда. Но разве она еще существует?
Кого он называл своим сыном? Поджигателя, поднявшего руку на жизнь десятков людей!.. Но, может быть, графиня и толкнула его на это преступление? Может, она и им воспользовалась как чудовищным оружием против отца?
Когда Леон бежал из Парижа, обокрав старого Брассара и сделав свой первый шаг на преступном пути, Гаген еще надеялся на его исправление, рассчитывал наставить на путь истинный. Но теперь было поздно. Леон оказался в руках графини…
«Погиб! Погиб безвозвратно!.. — думал с мукой Гаген и постанывал сквозь зубы. — На что же ты еще рассчитываешь, Этьен Аналеско? Почему колеблешься? Потому что этот юный негодяй — твой сын? Или потому что на нем может прерваться старинный дворянский род? Да не должно здесь быть никакой борьбы!.. Я надеялся, что он станет моим наследником… Но теперь поздно, слишком поздно… Но я перенесу и это… А ты, Камилла фон Франкен, ты не восторжествуешь! Ты еще не знаешь Этьена Аналеско! И твой расчет ложен. И ты, и любой твой сообщник должны получить по заслугам, пусть даже речь идет и о моем сыне. Справедливость превыше всего!..»
Но увидеть его, увидеть хотя бы разок — вот чего сейчас больше всего хотел Гаген. Пусть от этого будет еще горше, но — будь что будет! Он должен поговорить с ним, рассказать о тайне его рождения. И с его стороны было бы трусостью избегать этого шага, — думал Гаген и тут же спрашивал сам себя: но где же найти Леона?
Гаген задумался, остановившись, но тут же решил для себя: в замке — где же еще! Там и только там держит его эта страшная женщина.
На другой день к нему зашел Бруно и рассказал о своем визите в замок. Гаген успокоил его:
— Пусть молодая графиня пока останется там. Думаю, что с ней ничего дурного не случится. Дни владычества графини сочтены.
— Значит, вы так близки к цели, Этьен?
— Несомненно, я почти у цели, у меня достаточно доводов для обличения графини.
— Однако что-то вас все же смущает?
— Вы правы, друг мой, но и эту последнюю тяжесть с души своей я надеюсь в скором времени сбросить… Леон Брассар нашелся…
— Ваш сын, которого вы долго разыскивали?
— Да, мой сын, которого я хочу увидеть в последний раз, чтобы потерять навсегда. Он у графини Варбург, которая использует его для своих преступных целей.
— И его тоже? О, это ужасно!.. Теперь я понимаю: через Лили и Леона она хочет удержать нас, связать по рукам и ногам.
— Но это не удастся ей, друг мой.
— Как! Вы согласитесь на гибель вашего сына?
— Он уже погиб. Графиня толкнула его на поджог больницы Святой Марии. Но этим она все равно ничего не достигнет… Однако вы не рассказали мне, чем закончились ваши розыски в Бауме.
— Как! Вы разве не слышали о самоубийстве телеграфиста?
— О самоубийстве? Нет. И конечно, именно того самого, который был нам нужен?
— Да, его нашли мертвым на рельсах, довольно далеко от Баума. Причина самоубийства неизвестна.
— Гм… — задумчиво хмыкнул Гаген. — Если бы Митнахт не был сейчас по ту сторону океана, я бы непременно подумал, что тут без него не обошлось. Эта смерть оказала неожиданную помощь графине. С ней исчезает возможность доказать, кто был отправителем телеграммы. Но ничего! У нас и без того довольно доказательств. Главное, что доказаны отравления. И я приложу все силы, чтобы в ближайшее время подтвердить причастность к ним графини и ее сообщника. Ну, а что касается сына… — Гаген тяжело вздохнул. — Есть вещи, через которые иногда приходится переступать — во имя высшей справедливости.
Бруно понял друга. Он видел, как ему тяжело, как он страдает, но не стал приставать со словами утешения, потому что знал: в таких случаях человек должен все пережить в себе.
Прошло несколько дней, и к Гагену вернулось его обычное присутствие духа. Чувство справедливости взяло верх над любовью к сыну.
Довольная улыбка скользнула по лицу графини, когда она вновь увидела входящего к ней Гагена, ведь до сих пор он не дал против нее никаких показаний. Стало быть, решила она, он покорился. На его же непроницаемо-спокойном лице ничего нельзя было прочесть.
— Ваше появление я расцениваю, ваша светлость, как знак того, что вы изменили свое прежнее решение, — сказала Камилла, приглашая садиться. — И я в долгу не останусь: если вы будете в мире со мной, получите вашего сына.
— Я хотел бы видеть Леона Брассара, — сказал Гаген.
— Да, это совершенно справедливое желание.
— Знает ли он о своем прошлом?
— До сих пор не знал, ваша светлость. Леон Брассар по-прежнему считает себя сыном вашего бывшего слуги.
— Где же он?
— Взгляните сюда, ваша светлость, — поманила его графиня, стоявшая у окна.
Внизу во дворе замка стоял Леон Брассар, готовый вскочить на лошадь, которую подводил ему конюх. Гагену хорошо был виден Леон. Ему хотелось позвать его, броситься к нему, задержать, но — поздно. Леон вскочил на лошадь и быстро поскакал по дороге в город.
— Ваше желание исполнено, ваша светлость. Вы воочию полюбовались вашим сыном.
— Он мне не сын, — глухо проговорил Гаген,
Графиня вздрогнула.
— Вы хотите сказать, что он еще не ваш сын? Но уж это ваша вина, — сказала она.
— Он, наверное, давно был бы моим сыном, если бы у него была другая мать, а не вы, Камилла фон Франкен. Он был бы моим сыном, если бы вы не дошли до такого кощунства и не сделали его орудием ваших преступных замыслов.