— Судя по вашему произношению, вы немец? — стал расспрашивать его один из доставивших его полицейских.
— Да, немец.
— Где ваши документы?
— У меня их нет, — помявшись, ответил Губерт. У него не хватило ни ума, ни сообразительности, чтобы придумать правдоподобную историю или сносную отговорку.
— Нет? Где вы их оставили?
— Их у меня совсем не было, — сказал неудачник.
— Странно… Тогда как ваше имя?
— Этого я не могу сказать, — вконец озадачил Губерт полицейского, взглянувшего на него с нескрываемым удивлением. Бывший лесничий был прямолинеен, как пень.
— Но почему?
— У меня есть на это свои причины.
Полицейский покачал головой.
— Вы поступите гораздо лучше, сообщив свое имя, — сказал он.
— Я могу назвать первое попавшееся имя, и как вы докажете: мое оно или нет. Документов-то не имеется, проверить нечем.
— Тем хуже для вас. Я вас не отпущу, пока не узнаю, кто вы есть на самом деле. Но время подумать я вам дам. А пока вы арестованы.
Полицейский позвал охранника и приказал ему отвести Губерта в камеру.
Охранник повел его по полутемному коридору, в который выходили двери с решетками. Он впустил Губерта в одну из камер и запер за ним дверь.
Губерт осмотрелся. Кроме него, в помещении находилось еще человек шесть-семь. Они сидели и лежали на соломенных тюфяках и о чем-то переговаривались. Арестованные были одеты кто во что, некоторые даже вполне прилично, но физиономии у всех были одинаково отталкивающими. Губерт сразу же почувствовал себя очень неуютно в этом совершенно чуждом для него обществе. Он не хотел вступать с ними ни в какие контакты, поэтому молча устроился в углу камеры и перестал обращать на сокамерников внимание.
Они же, наоборот, обратили на Губерта самое пристальное и весьма неблагосклонное внимание. Во всяком случае, почти сразу же взялись делать в его адрес обидные замечания и колкие прозвища. Но Губерт делал вид, что это его не касается. Однако сокамерники не успокаивались. Они явно искали повод для ссоры. И таковой вскоре нашелся. Каждому из арестованных было положено по табурету. Губерту, естественно, тоже. Однако один из заключенных, сидя на своем табурете и прислонившись к стене, ноги положил на табурет Губерта, нагло при этом ухмыляясь.
Устав стоять, Губерт подошел к нему и хотел забрать табурет, но получил грубый отпор.
— Иди и поищи в другом месте, — хамским тоном сказал тип, занявший сразу два табурета.
— Во-первых, извольте говорить мне «вы», — сказал Губерт, — во-вторых, уберите ноги с моего табурета.
Все притихли, напряглись, ожидая, что произойдет дальше.
— А ну пошел прочь! — угрожающе воскликнул нахал. — Не то я сейчас пересчитаю тебе все ребра.
Терпение Губерта лопнуло. Он скинул с табурета ноги противника. Тот потерял равновесие и с проклятиями растянулся на полу. Это явилось сигналом для остальных. Губерта обступили сокамерники с криками: «Что надо этому чужаку, этому невеже? Он хочет быть здесь главным? Бейте его, собаку!» И они набросились на него со всех сторон.
Губерт схватил табурет и начал размахивать им так, что нападавшие попятились.
И тут поднялся упавший арестант.
— Назад! — закричал он. — Оставьте его мне.
— Бери его! Убей, как собаку! — раздалось в ответ со всех сторон.
— Ну, берегитесь! — сказал Губерт. — Я не позволю шутить со мной.
Однако долговязый обидчик Губерта был убежден в своем превосходстве и первым бросился на Губерта. К тому же сокамерники всячески поддерживали его. Но едва только он подскочил к Губерту, как тот, схватив его за талию, как ребенка, легко приподнял и бросил на пол. Это произвело на остальных сильное впечатление. Ничего подобного они не ожидали и от Губерта отступили. Долговязый поднялся и протянул Губерту руку.
— Забудем о нашей ссоре, — сказал он. — Будем друзьями. И пусть кто попробует его тронуть! — угрожающе повернулся он к остальным.
Губерт согласно кивнул и сел на завоеванный табурет.
— Садитесь сюда, к нам, — пригласил его долговязый.
— Дайте мне посидеть одному, — отказался от приглашения Губерт.
— Наверное, считает себя особенным, — заметил кто-то.
Вполне возможно, что ссора вспыхнула бы вновь, не отворись в это время дверь камеры и не появись на ее пороге охранник.
— Вас требует судья, — сказал он Губерту.
Охранник привел его к маленькому человеку со светлой бородой с проседью и проницательными глазами. Это и был судья.
Взглянув на Губерта, он покачал головой и пробормотал: «Так, так…»
— Вы немец, — сказал он ему, — ваша внешность вполне сходится с имеющимся у меня описанием, согласно которому вы — Губерт Бухгардт, обвиняемый в убийстве.
Это уже забытое им обвинение застало Губерта врасплох, и он невольно выдал себя — изменившимся выражением лица.
— Вам лучше сказать правду, так как ложь все равно ни к чему не приведет, — продолжал судья. — Я сейчас же телеграфирую в Нью-Йорк, а до тех пор, пока нам не дадут инструкций, что с вами дальше делать, вы останетесь здесь.
Губерт не в состоянии был произнести ни слова. Преступление, которого он не совершал, продолжало преследовать его в самых отдаленных странах.
— Отведите Губерта Бухгардта в одиночную камеру, — приказал судья.
Опустив голову, Губерт пошел вслед за охранником. Все было кончено. Он даже не мог попытаться подкупить охранника, поскольку за душой не было ни гроша.
Губерта заперли в крохотной каморке с одним оконцем, забранным толстой решеткой. Вся мебель состояла из железной кровати, стула и стола.
Вечером сторож принес ему хлеба и воды и снова ушел, оставив его одного.
Дня через два в камеру пожаловал судья.
— Вас решено отправить в Нью-Йорк, — объявил он. — Завтра утром двинетесь в путь. Но не вздумайте бежать. Это станет для вас верной смертью.
— Я не боюсь смерти, — улыбнулся Губерт.
— Это ваше дело, — невозмутимо сказал судья, — но я обязан вас предупредить.
Судья ушел. Дальнейшее для Губерта стало ясным. На следующее утро в камеру к нему вошли тюремный надзиратель и солдат-конвоир, получивший приказ сопровождать арестованного в Нью-Йорк.
Путешествие должно было продлиться два дня. По дороге Губерту пришла мысль, что если ему удастся на ходу благополучно выскочить из поезда, то, возможно, он еще сможет спастись.