Мой Бог умер молодым. Богопоклонство я находил100 Унизительным, а доказательства – неубедительными.Свободному не нужен Бог – но был ли я свободен?Как полно я ощущал природу прилепленной ко мне,И как мое детское нёбо любилоПолурыбный-полумедовый вкус этой золотой пастилы!
Книжкой картинок мне в ранние годы служилРасписной пергамент, которым оклеена наша клетка:Лиловато-розовые кольца вокруг луны, кроваво-оранжевое солнце,Двойная Ирида и это редкое явление —Ложная радуга, – когда, прекрасное и странное,110 В ярком небе над горной грядой одинокоеОвальное опаловое облачкоОтражает радугу, следствие грозы,Разыгранной где-то в далекой долине, —Ибо мы заключены в искуснейшую клетку.А еще есть стена звуков, еженощная стена,Возводимая осенью триллионом сверчков.Непроницаемая! На полпути к вершине холмаЯ останавливался, заполоненный их исступленной трелью.Вот свет у доктора Саттона. Вот Большая Медведица.120 Тысяча лет тому назад пять минут равнялосьСорока унциям мелкого песка.Переглядеть звезды. Вечность впередиИ вечность позади: над твоей головойОни смыкаются, как гигантские крылья, и ты мертв.
Обычный мещанин, я полагаю,Счастливее: он видит Млечный Путь,Лишь выйдя помочиться. Тогда, как и теперь,Я шел за собственный свой страх и риск – иссеченный ветвями,Подкарауленный подножкой пня. Хромой и толстый астматик,130 Я никогда не бил мячом об землю на бегу и никогда не заносил биты.
Я был тенью свиристеля, убитогоМнимой далью оконного стекла.Имея мозг, пять чувств (одно неповторимое),В остальном я был лишь неуклюжим монстром.Во сне я играл с другими детьми,Но, по правде, не завидовал ничему – разве чтоЧуду лемнискаты, отпечатаннойНа влажном песке небрежно-проворнымиШинами велосипеда.Шинами велосипеда. Нить тончайшей боли,140 Натягиваемая игривой смертью, ослабляемая,Не исчезающая никогда, тянулась сквозь меня.Однажды,Когда мне минуло одиннадцать и я лежалНичком, следя, как заводная игрушка —Жестяная тачка, толкаемая жестяным мальчиком,Обогнула ножки стула и ушла под кровать,В голове моей вдруг грянуло солнце,
А затем – черная ночь. Великолепная чернота;Я ощущал себя распределенным в пространстве и во времени:Одна нога на горной вершине, одна рука150 Под галькой пыхтящего побережья.Одно ухо в Италии, один глаз в Испании,В пещерах моя кровь, и мозг мой среди звезд.Глухое биение было в моем триасе, зеленыеОптические пятна в верхнем плейстоцене,Ледяная дрожь вдоль моего каменного века,И в нерве локтевом все завтрашние дни.
В течение одной зимы я, каждый день после полудня,Погружался в этот мгновенный обморок.Потом прошло. Почти не вспоминалось.160 Мое здоровье улучшилось. Я даже научился плавать.Но, как мальчонка, принужденный шлюхойНевинным языком утолять ее гнусную жажду,Я был развращен, напуган, завлечен,И, хотя старый доктор Кольт объявил меня исцеленнымОт недуга, по его словам сопутствующего росту,Изумление длится, и не проходит стыд.
Песнь вторая
В моей безумной юности была пора,Когда я почему-то подозревал, что правдаО посмертной жизни известна170 Всякому – один лишь яНе знаю ничего, и великий заговорКниг и людей скрывает от меня правду.Был день, когда я начал сомневатьсяВ здравомыслии человека: как мог он жить,Не зная, что за рассвет, что за смерть, что за рокОжидает сознание за гробом?