Мы арендовали маленький трейлер, который не понравился ни ее родителям, ни моим. Она работала продавцом в продуктовом магазине за минимальную зарплату. Я устроился на работу в местную строительную бригаду.
Дела шли туго, но мы могли позволить себе арендную плату, бензин и еду. Для Эйприл этого было недостаточно. Ей не понравилось снижение материального статуса. Почему она думала, что все изменится, я понятия не имел. Она знала, что у меня нет денег, потому что, когда она спрашивала меня об этом, я так и сказал.
Но она хотела большего. Дом получше, подальше от трейлерного парка. Новую машину. Новую одежду. Так что я пошел в ночную смену на заправку.
Целый год я выслушивал ее жалобы на то, что я недостаточно зарабатываю, работая на двух работах. Поэтому я работал еще усерднее, отчаянно пытаясь сделать ее счастливой, чтобы наш брак удался. Затем, в редкий свободный вечер, она потащила меня на вечеринку с новыми друзьями. Компания парней играла в покер в гараже и пригласила меня присоединиться.
В тот вечер я выиграл триста долларов.
Две недели спустя, с другой вечеринки, я принес домой пятьсот долларов. Эйприл это понравилось. Так что я продолжал играть. Я находил новые игры, некоторые в городе, но большинство из них были за пределами Каламити. Я быстро научился играть. Блефовать.
Мошенничать.
Затем началась игра, которая разрушила мою жизнь. Она проходила в доме одного парня за городом. Какой-то модник, которому нравилось щеголять своим богатством перед нами, простыми смертными. Он пригласил за свой стол десять человек из тех, кто часто играл. Возможно, если бы я раньше понял, что с кистью у меня получается лучше, все сложилось бы по-другому.
Но в девятнадцать лет я был слишком молод и слишком глуп — слишком самонадеян, — чтобы думать, что меня поймают.
В конце концов, всех ловят.
Богатый парень обвинил меня в мошенничестве. Он набросился на меня, а дальше я мало что помню.
Он ударил меня. Я ударил его. Тогда шулерство в картах было не единственным моим талантом. Я также умел драться.
Я погрузил его в кому на две недели.
Он уехал из Каламити до того, как я вышел из тюрьмы, но, по слухам, он уже не был таким сообразительным, каким был раньше.
Государственный защитник, назначенный для моего дела, сослался на самооборону. Судья разобрался во всей этой чепухе и приговорил меня к двум годам лишения свободы. Два года, которые я заплатил без возражений.
Я бы сильнее боролся за смягчение приговора, если бы знал, что Эйприл беременна.
Она развелась со мной, пока я сидел в тюрьме. Документы пришли в течение первого месяца. Я и с этим не боролся.
Она забрала все мои вещи из трейлера и отправила на свалку. Она опустошила наш текущий счет, оставив меня ни с чем. Она рассказала всему Каламити, что я годами манипулировал ею, что она боялась оставить меня из-за моего характера.
У меня был не ахти какой характер, но я бы никогда не ударил женщину.
Но Эйприл преуспела в том, чтобы запятнать мое имя в городе. За те двадцать месяцев, что я провел в камере государственной тюрьмы, ни одна душа не обратилась ко мне. Ни мои родители. Ни мои друзья.
За исключением Кэти.
Примерно через год после моего отбытия срока она написала мне письмо. Мы почти не общались, кроме коротких записок, но в тот день, когда я вышел из тюрьмы на четыре месяца раньше, Кэти была единственной, кто ждал меня, чтобы забрать.
Она позволила мне пожить у нее, пока я отбывал условно-досрочное освобождение. Она была со мной, пока я налаживал свою жизнь.
Именно Кэти рассказала мне об Эйприл.
Через пять дней после того, как наш развод был оформлен, Эйприл снова вышла замуж за местного адвоката. Джулиан Тош был старше ее на двенадцать лет. А через пять месяцев после моего заключения Эйприл родила девочку.
Сначала я подумал, что Эйприл изменила мне, что ее дочь — дочь этого адвоката. Пуля прошла мимо. Но потом краска отхлынула от лица Кэти, и я понял.
Этот ребенок был моим.
Почти два года в тюрьме, и никто мне не сказал, даже Кэти. В ее защиту могу сказать, что Кэти избегала Эйприл любой ценой, а Эйприл позволила всем поверить, что ребенок от Джулиана. Но по мере того, как малышка росла и черты ее лица — мои черты — становились все более заметными, скрывать правду было невозможно.