Пороки и добродетели похожи на любовниц: если в течение месяца, будучи разлученными с любимой женщиной, мы не стремимся вновь оказаться рядом с ней, то по прошествии этого месяца мы сможем прекрасно обойтись без нее всю остальную нашу жизнь.
Вот каким был шевалье де ла Гравери после восьми или девяти лет своего пребывания в Шартре, то есть в то время, когда началась эта история.
XVI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ АВТОР ВОЗОБНОВЛЯЕТ НИТЬ ПРЕРВАННОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ
Когда было предпринято это длительное отступление, а оно само является целой историей, мы оставили шевалье де ла Гравери промокшим до нитки из-за варварского вмешательства Марианны в его спор с новым знакомым.
Бормоча ругательства, шевалье поднялся в свою спальню; если бы ему на лестнице попалась служанка, то, можно не сомневаться, ее постигла бы суровая кара; но шевалье чувствовал, как сквозь его кожу проникает леденящий холод, пронизывая его до костей. И он счел, что было бы неразумно в приступе горячности поддаться чувству необузданной злобы, не приняв прежде необходимых мер против насморка и простуды.
Яркий и весело потрескивающий огонь, тот славный огонь, в очаге, который питают дровами (это можно встретить лишь в провинции), прогнал одновременно и дрожь, и плохое настроение шевалье; наслаждаясь приятным, почти сладострастным ощущением тепла, он забыл свой гнев; затем, повинуясь естественному переходу мыслей, он подумал о бедной собаке: с ней обошлись не лучше, чем с ним, но ей, чтобы высушить свою шелковистую одежду, пришлось, вероятно, довольствоваться бледными и немощными лучами осеннего солнца.
Эта мысль заставила шевалье де ла Гравери покинуть кресло, в котором он столь восхитительно нежился около огня, принимая эти теплые ванны как вознаграждение за ледяной душ; он подошел к окну, поднял занавески и увидел животное: дрожа, оно сидело на другой стороне улицы около тюремной стены, расположенной напротив дома шевалье.
Несчастная собака, насторожив уши, с видом глубокой печали разглядывала жилище, где ей был оказан такой негостеприимный прием.
В это же мгновение, то ли случайно, то ли движимая инстинктом, подняв голову, она заметила за оконным стеклом шевалье де ла Гравери. При виде его ее физиономия стала еще более красноречивой, и на ней появилось выражение горестной укоризны.
Первым порывом г-на дела Гравери, порывом, которого великий дипломат советовал остерегаться, так как он всегда бывает добрым, было признать перед самим собой неправоту, допущенную им по отношению к благородному животному; но давно усвоенная привычка подавлять свои симпатии взяла верх над этими остатками его прежнего темперамента.
— О нет! — вслух сказал он, как будто отвечая на свою собственную мысль. — Пусть она возвращается к своему хозяину, и Марианна тысячу раз была права, что не стала делать ни малейшего различия между собакой и мной. Если привечать у себя всех бродячих собак, то не хватит никакого княжеского состояния! К тому же у этой собаки масса недостатков: она любит поесть, а следовательно, должна быть воровкой; она разграбит и разорит весь дом, и потом… и потом… я не желаю иметь у себя в доме животных; я дал себе слово, а главное, я поклялся в этом Дюменилю.
После этого шевалье вернулся в свое кресло, где, предавшись сладкой дреме, постарался заглушить угрызения совести, о которых свидетельствовал его монолог.
Но вдруг в мозгу у шевалье стало твориться нечто странное.
По мере того как он погружался в дрему, предметы, окружавшие его, мало-помалу исчезали, уступая свое место другим: стены распахивались и превращались в деревянные решетки, напоминающие клетку; нежный, чистый и благоуханный воздух проникал через все эти щели, и через них же, если посмотреть вверх, было видно ясное небо, а если взглянуть на горизонт, то лазурное море.
Невольная греза, магнетическая сила перенесла шевалье дела Гравери в Папеэте.