— Мом?
Вынырнув из кошмаров прошлого, я с трудом осознал себя вновь и отделил привычные тогда суждения от нынешнего сердца. Обиженным бродячим псом былые чувства ранили меня, кусали напоследок, напоминая, как я думал еще совсем недавно.
Гера осознанно допустила смерть Августа.
Я был в этом абсолютно уверен, она доверяла мне, и за маской добродетели в ней мне чудились высокомерие и корысть, заставляющие ее раз за разом примерять образ святой девы, помогающей нуждающимся. Все люди в госпитале невольно принимали участие в этом спектакле, подыгрывая ее тщеславию и жажде внимания. Без них, убогих и больных, она не могла бы сиять так же ярко.
Так я считал.
И даже когда Гемера заняла место матери при осаде, я не отрекся от своего слепого убеждения, основанного лишь личном зеркале души. Потому то нападение в лесу мне казалось вполне честным, втоптанная в грязь, сестра больше не могла нести привычную ей роль, гордо возвышаясь над остальными, но… я забыл, что даже в болотной тине и нечистотах драгоценность остается драгоценной. Бриллиантам пыль не вредит. И, надев свитер с горлом повыше, Гемера вновь вернулась к помощи другим. Сияние ее будто не ослабло, а я впервые испугался этой силы. Себе, конечно, в этом не признался, только лишний раз не желал перечить, держался так далеко, как мог, пока возвращение отца не выкорчевало зачатки совести в моей голове. В этом плане садовником он был не очень.
— Мом?
Детские ладони коснулись моего плеча, голос Ингольва звучал откуда-то сверху. Рассеяно оглядевшись, я обнаружил себя на кухне и только спустя несколько долгих секунд действительно осознал, что происходит, выудив из омута воспоминаний самые последние.
Мальчик и ломарцы.
— Да?
— Ты тяжело дышал.
— Во сне?
— Угу.
Коснувшись руки, я постарался ответить как можно увереннее.
— Это нормально, всё нормально. Как ты? Не заболел?
— Не знаю.
— Как это? А что болит? Что не так?
— Тут, — тон Ингольва показался грустным, чтобы увидеть мальчишку, я приподнялся и, заглянув на печную лежанку, рассмотрел силуэт и неловкий жест в сторону сердца. — Очень больно, так больно, что хочется плакать постоянно.
— Ох, это… увы придется потерпеть, Инги. Такое бывает и проходит нелегко.
Съёжившись под новой волной собственных чувств, Инги замер, словно надеясь запереть их в себе, не пролив случайно наружу с жалобным всхлипом. Его дыханье стало почти неразличимым, настолько тщательно по привычке он пытался затаиться, пряча и боясь показать новообретенное горе.
— Не терпи, плачь, если нужно, так проще пережить всё, правда. Иди сюда.
Привстав на стул, я сунулся на лежанку и, едва уместившись там, сгреб мальчишку в охапку, невольно став его небольшим безопасным коконом. Прикрывшись старым ватным одеялом, я заглушил голос Инги, не желая будить среди ночи мавок. Светлая, даже в темноте чуть ли не сияющая макушка волчонка, спряталась у меня на груди, выплакивая тревоги.
Не зная, чем еще могу помочь, я прикрыл глаза и замер, лишь поглаживая ладонью вздрагивающие плечи.
— Я бы и сам не прочь, только мне слезы уже не помогут.
Моей вине даже моря не хватит.
Рассветные лучи застали нас так неожиданно, что, растерявшись, я не сразу понял, сколько прошло времени на печи. Казалось, лишь на мгновение прикрыл глаза, задумался о своем буквально на секунду, как веки тронуло теплое касание солнца. Где-то рядом, перебирая посуду, занялась завтраком Анька, Яна, сидя под нами за столом, смешивала травы для настоя, Агнии не было видно, но я расслышал скрип половиц в зале. Сколько бы я ошибок не совершил, сколько бы зла не принес, мир двигался дальше, не оборачиваясь и не замечая раскаяний. Странное чувство, страшное, ведь убежать от собственного чистилища в душе не получится даже к ломарцам.
— Мом? — Тихий зов откуда-то из-под одеяла прозвучал как мяуканье котенка.
— Да?
— Что мне теперь делать?
— Я не знаю, волчонок. Чего бы ты хотел?
Натужно засопев забитым носом, мальчишка завозился рядом, устраиваясь удобнее и выглянув с края печи. Услышав его, Яна выудила из трав стебелек лаванды и протянула его смутившемуся Инги.
— Хочу остаться тут. Можно? Я не буду много есть, днем могу защищать дом, носить дрова и воду, а еще убирать снег могу, и…
— Постой, погоди.
— Все комнаты буду подметать! И спать, где положите, я места много не займу.
Сжав в ладони травинку, волчонок повернулся ко мне, в его взгляде было столько надежды, что я не мог бы сказать нет, точно не после стольких совпадений, но мавка опередила с ответом.