— Ты что творишь?! Ты что придумала? Совсем ума лишилась? Хочешь, как Анька, потеряться на сотню лет и вернуться к матери одичавшей кликушей, как когда она к отцу попасть пыталась?
Перед внутренним взором Агнии неумолимо воскрес вид мавки после века забвения. Оборванная, грязная, на человека не похожая, пальцы — одна сплошная рана, голос жуткий и страшный, давно забывший о людской речи. Из всех троих она отца больше всех любила, больше всего проводила с ним времени и сильнее прочих горевала о потере. Когда у младшей кончились силы, а у старшей терпение, Аня бросила сестер, упрямо пытаясь из раза в раз попасть домой.
Если бы не Яга, они бы до сих пор пытались отыскать потерянную мавку.
— Прости, прости Ян. Я не хотела, правда, но сердце не на месте, Мома уже так долго нет, и чем глубже вечер, тем страшнее. Может, царь поищет его? Вдруг лазейку какую найдет? Хоть тараканом проберется за ограду?
— Нельзя, его удел охранять снаружи. Я бы тоже хотела, жуть как хотела, но он… он… — отчаянно пытаясь сдержать всхлип, Яна глубоко вздохнула, смаргивая слезы. — Он сказал, что не станет… люди должны сами защищать, а они… где они?
Спрятав сестру в шерстяных объятьях платка, Агния сжала ее так крепко как могла. Сама она запрещала себе плакать, не сейчас, не здесь, но глаза предательски щипало.
— Тише-тише, придумаем что-то.
Перед взором в свете лампы на крыльце на мгновение расплылся чей-то неясный силуэт. Прогнав набежавшую влагу, Агния различила фигуру маленького Инги.
— Я могу пойти!
— Ты мал и не знаешь деревни, если потеряешься или замерзнешь, Мом нам этого не простит.
— Я не замерзну и не потеряюсь, найду его по запаху, следы еще должны остаться.
— Но ты еще слаб.
— Все будет хорошо, как обернусь, накиньте на меня шубу потолще, так точно не замерзну.
Нервно переступая с ноги на ногу, волчонок выглядел так, словно только кивни головой, дай намек, и он, как вырвавшийся из клети щенок, побежит во весь опор вперед по улице, в обитель метели. Ринется в первый ближайший сугроб, пролетит его, даже не заметив, и не глядя пронесется до самого края деревни, подняв на уши всех дворовых собак.
Мал он еще, как же мал, и не по его силам такая работа, но выбор… выбора не было. Каждое движение стрелки на стенных часах сейчас отдавалось уколом ядовитой иглы, разъедающей душу.
— Попроси шубу у Ани и…
— Уже бегу!
Развернувшись и бросившись к внутренней двери, Инги мгновенно запнулся о ступеньку, но, шлепнувшись, словно не заметил заминки, быстро прошмыгнув внутрь, чтобы через считанные секунды вылететь из-за дверей укутанным в старую шубу, еще с Васькиного плеча.
— Я готов!
— Будь осторожен.
— Не задерживайся долго.
Высунув нос за край платка, Янка проследила, как волчонок пронесся к калитке, смело распахнув ее.
— Не буду!
Спрятавшись поглубже в шубу, он легко обернулся и, вцепившись в края меха зубами, побежал вперед по дороге, вдыхая поглубже морозный колючий ветер, несший за собой сразу сотни разных запахов. Во главе всего стоял, конечно, навязчивый, заполонивший всё запах дыма, забивающий нос, но к нему то и дело примешивался аромат холодной древесины после колки дров, запах круп в кладовых и заледеневшего мяса, мышей в погребах и кошек во дворе, коров, мычащих в стойлах, и куриц, маявшихся взаперти. Где-то то и дело мелькала мерзкая вонь алкоголя, у домов путешественников привычно пахло горькими благовониями для странных богов их земель. След Мома терялся в этом многообразии, но чуткий нос Ингольва цеплялся за тонкий шлейф трав, сладкого напоминания дома, вкусной еды и въевшегося в ведьмака аромата можжевельника.
Здесь он шел, и здесь, и свернул сюда…
Отыскав уже заметно засыпанную метелью дорожку через сугроб куда-то вбок с основной дороги, Ингольв, спешно перебирая лапами в протоптанной колее, едва втащил шубу в проем, порыкивая от натуги. В воздухе сильнее запахло деревом, вдалеке сквозь темную мельтешащую занавесь виднелась башня пильной мельницы и заготовленный сруб на просушке. В такую погоду и в такое время на лесозаготовке делать было нечего, даже в плотницкой едва хватило бы занятия, но волчонок совершенно точно чуял след здесь. Замедлившись, он застыл на мгновение и спрятался за шубу, пережидая особенно сильный порыв, бросивший в морду крошево снежинок с сугроба, но стоило только вновь показать нос, как жестокий хлыст страха ударил по обостренному чутью, заставив бросить всё и пронестись вперед, на явный, мерзкий запах крови.
Мом!
Тело судорогой свело при попытке выкрикнуть уже родное имя. В воздухе яркими вспышками пронеслась еще череда следов, среди них больше всего выделялась горечь благовоний и тонкий, особенный аромат многолетних льдин севера. Лишь однажды услышав его, не перепутаешь ни с чем другим — так пахнут пики гор и фьорды, где едва ли ступал простой человек, и чьим духом жили ломарцы.