Двери скрипнули на миг, но не потревожили цель. Длинные черные волосы на белой подушке, сияющее безмятежное лицо в бледных лучах. Что-то требовательно пульсирует в сознании опасностью, но желание сделать удар куда больше. Я не могу себе отказать, я не могу, я уже чувствую, как легко лезвие войдет в открытую, слабую плоть.
Испуганный девичий взгляд будит меня уколом стыда. Я просыпаюсь в собственной постели, подолгу не могу встать и обхожу родных стороной.
— Отец, мне снится один и тот же сон…
— Отец, почему я питаю ненависть к своим близким?
— Отец…
— Возможно, они сделали что-то плохое?
— Я уверен, что нет.
Отвлекаясь от очередного артефакта, Эреб поправляет очки на носу и серьезно обдумывает мой вопрос. Он всегда готов меня выслушать и всегда готов помочь, он единственный не будет осуждать за мои ужасные мысли. Сжимая в ладони подаренный отцом кулон, я правда чувствую, как он придает мне смелости и силы.
— Знаешь, иногда наши чувства остро улавливают даже малозаметные посылы. Признайся, у тебя бывали моменты, когда, глядя на незнакомого человека, ты ясно видел на его лице след порока. Возможно, твое сознание предупреждает об опасности.
У меня нет оснований ему не доверять, но я не верю, что всё так просто, я любил их столько лет. Неужели всё изменилось в одночасье? Мои близкие стали вдруг врагами? Они не могут так просто предать, но…
В лесном тумане едва различимо тело на земле, светлый костюм и мерзкие знаки отличия. Мой клинок уже готов избавиться от целестинской грязи, но мать, склонившись над ним, вдруг медлит, думает о чем-то, приказ не отдает.
— Мы заберем его в поместье.
— Он наш враг, я каждый день убиваю ему подобных.
— Его предали свои же. Всё не так просто, Мом. Мне знакома его фамилия на мундире.
Я не верю тому, что вижу, не хочу верить, но мать заставляет меня донести светлого до дома. Сомнений в словах отца у меня всё меньше. Теперь я действительно вижу, как гнилое нутро проступает за благостной оболочкой.
— Мом?!
Брат едва стоит на ногах, настолько жалкий, что мне противно пачкать об него руки. Репутация всей семьи поругана одним единственным ублюдком. Я чувствовал, я знал, что так и будет, а потому уже готов исправить эту жуткую оплошность.
Мне стоило поверить отцу сразу.
Клинок поет в моей ладони, вымывая кровью позор своего рода, желание высечь этот грех оказалось громче чужого крика боли.
— Мом?
Знакомый голос вдруг вытянул из толщи воспоминаний, она уже не раз спасала меня из этого бездонного, темного омута. Еще не успев открыть глаза, я нахожу ее ладонь и хрупкий стан, притягивая к себе и зарываясь в пахнущие лесом локоны. Такая ласковая, что я забываю о собственном стыде, вине и никчемности.
— Агния.
— Снова сон?
— Угу.
— Мне кажется, тебе нужно побольше работать вечером, чтобы не хватало сил на подобные мелочи. Мы с удовольствием готовы помочь.
— Будь ваша воля, вы бы с меня не слезали.
— Будто ты сам так жаждешь слушать о чужих проблемах и возиться с чужими болячками.
— Не жажду…
С обоих краев кровати ко мне приникли еще две мавки, наверняка только проснувшись, но уже желая получить свою толику тепла. Пришлось оторваться от Агнии и обнять всех разом, чтобы каждая осталась довольна, чтобы благодарные поцелуи заскользили по шее, окончательно пробуждая меня. Открыв глаза, я слеповато прищурился от яркого холодного света зимнего солнца, залившего спальню, с ним и в без того остывшем доме казалось совсем зябко, настолько, что из-под одеяла не хотелось вылезать.
Довольно расслабившись, я позволил себе еще немного отдохнуть, позволив девушкам поболтать и поиграться. Анька уложила голову мне на плечо, прикрыв веки и блаженно улыбаясь, молчаливо ластилась ко мне, как кошка, стараясь приникнуть всем телом. С другой стороны, весело болтая ногами, Яна щекотно огладила пальчиками мое горло и опустилась ниже, то ли стараясь запомнить мою внешность, то ли заставляя засмеяться.
— Зря я не верила подружкам, когда они шептались о своих женихах, этого стоило подождать восемнадцать годков.
— Семнадцать, Яна, не привирай.
— Месяца не хватило в деревеньке досидеть! Это не считается! Я что, хуже остальных выгляжу?