Именно в этот момент он потерял сознание от невыносимой боли и жары.
Самый прожженный политик Англии смотрел, как Сибил наливает чай из серебряного с чеканкой чайника. Бенджамин Дизраэли прикидывал в уме, чего она добивается. Они сидели в гостиной Понтефракт Хауза в Лондоне через три дня после сокрушительного для северян сражения на ручье Булл Ран близ города Манассас.
— Я глубоко признателен за ваш щедрый денежный взнос, — сказал Дизраэли, когда Сибил подала ему чашечку чая. — Считается, что тори является партией крупных земельных магнатов, но от миллионеров чрезвычайно трудно получить какие бы то ни было взносы. Но ваш чек, который свалился будто бы с неба, вдвойне приятен, потому что позволил мне познакомиться с одной из самых привлекательных дам Лондона.
— Вы мне льстите, мистер Дизраэли, — отозвалась Сибил, глядя на худощавого, довольно сутулого мужчину с черной козлиной бородкой и сальными черными кудряшками, свисавшими с лысеющего черепа на лоб. — Но эта лесть приятна любой женщине.
— Я считаю, что лесть, даже если она неискренняя, является полезным орудием в жизни и совершенно обязательным средством для политических деятелей. В вашем же случае, поверьте мне, моя лесть совершенно искренна. Но я знаю также… — Он сделал паузу, отпил чая, изучающе глядя в лицо Сибил своими цепкими черными глазами, — …что прекрасные маркизы обычно не посылают чеки по тысяче фунтов политическим партиям из чисто альтруистических соображений.
Пятидесятисемилетний Дизраэли славился коварством и слыл скользким типом. Он не считался в полной мере «англичанином», это было любезной формой дать понять, что он еврей. Только три года назад открылся доступ нехристианам в палату общин, что, впрочем, не касалось Дизраэли, потому что еще мальчиком он был крещен по обряду англиканской церкви. Однако на более поздних этапах своей карьеры он голосовал вопреки установкам своей партии, идя на большой политический риск, чтобы снять запрет относительно нехристиан и тем самым дать возможность пройти в палату общин своему другу, барону Лионелю де Ротшильду. Он и стал первым иудеем, который, не изменяя своей религии, оказался в палате общин. Все это, а также то, что он писал романы, обеспечило ему репутацию «скользкого» человека — писать романы тоже считалось недостойным англичанина.
— Вы правы, мистер Дизраэли, — заметила она. — У меня имеются корыстные мотивы. Поскольку вы дорожите своим временем, разрешите мне объяснить их вам. — Она помолчала. — Кажется, кардинал де Рец сказал: «Нет ничего важнее в мире, чем данный решающий момент…»
— «…и умение правильно использовать этот момент является образцом поведения», — закончил Дизраэли цитату. Они оба с удовольствием отметили взаимную эрудицию. — В своей жизни я руководствуюсь и этим девизом.
— Думаю, что сейчас наступил именно такой «решающий момент» для меня и моего мужа. Короче говоря, мне хочется, чтобы мой муж занялся политической деятельностью. Конечно, у него есть недостатки, о которых вы, несомненно, знаете. Будучи бедным родственником де Веров, он не получил должного образования, хотя в течение нескольких последних лет он нанимал репетиторов, чтобы исправить этот недостаток.
— Образование может оказаться слабым местом для политика. Невежество имеет в глазах избирателей определенную притягательную силу.
— Да, пожалуй. Но мой муж обладает рядом достоинств. Он хорошо известен — даже знаменит, если не скромничать. Он нравится английской общественности. Он молод и респектабелен. Он крупный землевладелец и чудовищно богат. Мне представляется, что он должен принять участие в управлении этой страной, но нуждается в руководстве — в политическом наставнике, если так можно выразиться. Осмелюсь предположить, что он нуждается в ком-то, подобном вам.
— Теперь льстите мне вы, леди Понтефракт. Но должен напомнить вам, что я возглавляю лояльную оппозицию Ее Величеству. Вам скорее следовало бы обратиться к лорду Пальмерстону, который смог бы вознаградить вашего мужа какой-нибудь подходящей государственной должностью.
— Но моему мужу импонируете вы, мистер Дизраэли. Он о вас самого высокого мнения и восхищается вашей концепцией «романтического торизма», когда Англией управляет аристократия, но такая аристократия, которая заботится о бедняках и неудачниках, аристократия с совестью.