Так что же она делает сейчас? Повторяет привычную схему. После того как она вышла замуж за моего отца и вскоре отделалась от него, я еще не убеждена, что она его не убила, она забирает все свои игрушки — продает студию и, возможно, этот дом. То есть я не буду ничуть удивлена, если Грантвуд Мэнор уже числится в списке агентов по продаже недвижимости. А почему именно сейчас? Потому что она готова перейти к другому мужчине и другому браку. Разве вы не понимаете? Это ее схема!
Теория Сэм — полный бред, подумала Хани. Как и всегда, она позволяет слишком разыграться своему воображению. Но, однако, самое бредовое было то, что какой-то смысл во всем этом был.
Если бы они могли знать наверняка, что могут найти ответы на вопрос, почему их судьбы оказались такими неудачными. Может быть, тогда они смогли бы найти выход.
— Ну что ж, полагаю, время покажет. А тем временем — сладких грез, Сэм, сладких грез, Бейб.
Это уже не было волшебными словами. И уж конечно, не было обещанием. Возможно, это даже не было и пожеланием. Это была смутная надежда. И Сэм вернула эту надежду:
— Сладких грез, милая Хани, сладких грез, малышка Бейб.
Затем подхватила Бейб:
— Сладких грез, Сэм. Сладких грез, Хани. — И она произнесла фразу, показавшуюся Хани совершенно нелепой: — Знаете, что мне напоминают сладкие грезы? «Новое Божоле». Понимаете, первый глоток божественного напитка…
Думая над этими словами, Хани поняла, что совершенно ясно чувствует, что хотела сказать Бейб.
Часть третья
Первый раз за границей
Лондон. (1943–1951)
8
Хорошенькая, светловолосая, с пышной фигуркой, добродушная и уже заглядывающаяся на мальчиков (а они на нее), Натали Холл изменила свое имя на Нору — поскольку оно ей казалось гораздо более интересным, — когда уехала из прекрасного Котсуолда и поселилась в военном Лондоне. Она приехала не столько в поисках работы, сколько в надежде на то, что жизнь в столице будет поинтереснее, — дома совсем не осталось молодых людей.
Частью багажа, привезенного с собой в Лондон, была девственность, что поразило бы ее старых соседей, которые могли бы поклясться, что эта веселая, задорная восемнадцатилетняя пышечка вела весьма распутную жизнь. Но дело было в том, что Нора всегда сочетала любовь к развлечениям и увлечение мужчинами со здоровым самоуважением и ценила себя как личность. В глубине души она была натурой романтической — ждала не брака, чтобы расстаться со своей невинностью, но истинной любви.
Она не имела никакой профессии, лишь знала с десяток непристойных песенок — ее единственное наследство от матери-барменши. Она довольно легко нашла работу в кабаре. Голос у нее был небольшой, но пела она с воодушевлением и пользовалась большим успехом у ребят в военной форме, включая капитана Хьюберта Хартискора, в которого влюбилась с первого взгляда. Она могла поклясться в этот момент, что у нее, как в песне, сердце по-настоящему «остановилось в груди».
Нора была благодарна судьбе, что обязанности требовали его постоянного присутствия в Лондоне — ему не надо было целовать ее на прощание с тем, чтобы поздороваться с ней опять лишь через две недели. Не говоря уже о том, что он не подвергался смертельной опасности, разве что мог оказаться жертвой ночной бомбардировки, но это было в общем-то маловероятно. По крайней мере, судьба ему благоволила… Им благоволила.
Обязанностью Хьюберта было организовывать развлечения для тех, кто отправлялся на фронт. Обязанность была, прямо сказать, не очень обременительная, и он неплохо с ней справлялся, поскольку имел артистическую жилку, хороший слух, верный взгляд плюс интуитивное чувство того, что отличалось вкусом, а что представляло из себя жалкое зрелище.
Единственное, что Нора знала о Хьюберте, это то, что никогда в жизни не видела никого красивее и обаятельнее. И если бы она умела, то написала бы поэму, воспевающую его мужественную красоту — светлые, густые, зачесанные назад волосы, открывающие гладкий лоб, высокие скулы, точеный нос, крепкий квадратный, раздвоенный подбородок и чудные ямочки, которые неожиданно появлялись, когда он улыбался, и не портили его мужественный облик. Странным в том, что она находила его столь красивым, было то, что все, кто видел их вместе, неизменно отмечали, что они настолько похожи, — возможно, из-за того, что оба были светловолосые, — что их можно было принять за брата и сестру. Правда, Нора всегда говорила: «Боюсь, что мои чувства к нему далеко не сестринские».