— А для тебя чем все кончилось? — с любопытством спрашивает Барселона. — Не мог же ты оставаться после всего этого в Бамберге!
— Да, меня перевели в Одиннадцатый танковый в Падерборне, но водоносом я больше не был. Меня сделали пулеметчиком в экспериментальном батальоне. Это было не так уж плохо. Я смазывал замки. У нас в девятой роте был гауптфельдфебель, который коллекционировал лобковые волосы. Держал их он в коробочке с фотографией оскальпированной женщины на внутренней стороне крышки.
— Кончай, — грубо приказывает Старик. — Нам нужно подремать. К черту тебя и твоих бамбергских шлюх!
Три часа спустя нас будит один из пехотинцев.
— Сколько натикало? — сонно спрашивает Старик.
— Половина третьего, герр фельдфебель, — отвечает, заикаясь, несчастный солдат.
— Ты должен был разбудить нас в два, — резко выкрикивает Старик, натягивая сапоги.
— Ты спал на посту, солдат, — заявляет Хайде с видом ангела-мстителя. — Я доложу о твоем нарушении дисциплины. Это может кончиться для тебя расстрелом!
Хайде любит казни.
Барселона медленно встает и потягивается так, что хрустят суставы. Автомат фельдфебеля-бранденбуржца падает на землю. Тут же вспыхивает ссора.
Мы незаметно проскальзываем через линию фронта и идем прямо на позиции русских.
«Капитан» Василий напускается на русского лейтенанта в манере НКВД и угрожает ему Колымой.
Поднимается ветер. Снег летит нам в лицо большими тучами. У меня в сапоге какой-то камешек. Я стараюсь забыть о нем, но это заставляет лишь думать о камешке все время. Он кажется булыжником. Сажусь у придорожного столба и ощупываю ногу.
— Qu'as tu?[91] — раздраженно спрашивает, наклонясь ко мне, Легионер.
— В сапог попал камешек.
— Mille diables[92], и только-то! — бранится он. — Побыл бы ты в Гермерсхайме, где занимались утренней зарядкой в заполненных гравием сапогах.
Легионер помогает мне снять сапог. Камешек до того маленький, что даже не верится, что он может причинять такую боль.
— Неженка, — язвит Легионер. — Стонать из-за такого пустяка!
На Даниловском кладбище мы устраиваем отдых после утомительного марша в метель.
Порта предлагает поиграть в кости, но ни у кого нет желания, поэтому он играет с собой и всякий раз выигрывает.
— Скоро сделать большой взрыв, — говорит Василий, — только нужно остерегаться чертова НКВД. Это настоящий дьяволы. Если попадемся, конец. Отвоевались!
Когда мы сидим, пригнувшись, у широкого Варшавского шоссе, мимо проходит длинная колонна Т-34 — так близко, что мы ощущаем на лицах выхлопные газы, будто горячий ветер.
— Почему не пойти вдоль реки? — грубо спрашивает Старик. — Так гораздо ближе, и можно было б двигаться, укрываясь за складами.
— Ни харош, — отвечает Василий с широкой, белозубой усмешкой. — Очень опасный часть! Сунься туды — попадешь на Лубянка. Большой немецкий генерал сказал Василий: «Покажешь солдатам-диверсантам завод. Они устрой взрыв!» Василий всегда делай то, что говори генерал. Если ты, фельдфебель, не делай то, что говори Василий, Василий пойдет к большой генерал и скажет, что ты изменник! Гитлер доволен Василием, дал ему большой орден, однако. Люди выпятить глаза, когда Василий вернется домой, в Читу.
— Эта желтая обезьяна начинает мне нравиться, — одобрительно улыбается Порта.
— Оторвать ему башку, и получишь свободный проход в рай, — считает Малыш. — Не думаю, что Авраам его особенно любит.
— Мне он не нравится, — угрюмо говорит Хайде. — Неискренний.
— Нравится тебе хоть кто-нибудь, кроме твоего фюрера? — холодно спрашивает Порта.
— Как это понимать? — угрожающе произносит Хайде.
— Так, что ты целовал бы шнуровку его сапог, будь у тебя такая возможность!
— Сапоги со шнуровкой — оскорбление для фюрера, — заявляет Хайде. — Это неуважительное отношение к австрийскому народу.
— К австрийскому народу? — переспрашивает Штеге. — Это еще что такое? Австрия теперь называется Остмарк!