Так в совместных рыданиях и оправданиях произошло у них нечаянное сближение, переросшее к середине ночи в методичное и целенаправленное взаимное утешение. А ближе к утру у режиссера, вновь ощутившего свои, как оказалось, не до конца растерянные творческие силы, возникла твердая уверенность в том, что слова о спектакле-памятнике, сказанные им в театре, действительно более чем уместны. Но если у него в те минуты еще и оставались бы какие-то отдельные неясности по этому поводу, то у женщины, томно вздыхающей в его объятиях, никаких сомнений вообще не оставалось: решение принято исключительно правильное. И, самое главное, — высоко нравственное. Это будет действительно достойная память!
Ах уж этот артистический мир, в котором все так хрупко и условно!..
Уходя от своей очередной любовницы, режиссер с благодарностью унес в кармане переданные ему ключи от ее квартиры: вдруг ему срочно потребуется тайно прийти и склонить свою талантливую и несчастную голову на высокую и чувственную грудь впечатлительной женщины? Вдруг захочется жарко припасть к ее широкому и сильному, почти неженскому плечу в минуты собственного творческого томления и одиночества? Всякое ведь случается возле свежего источника новой любви!..
Однако сам по себе вопрос оставался открытым: почему пресловутые таблетки, аналогичные тем, которые многим до нее не приносили никаких огорчений, оказались смертельно опасными для актрисы? Это уже не пустая формальность. Гибель достойного человека требовала, если не решительного и немедленного отмщения, то хотя бы четкого указания на виновного в этой нелепой трагедии. И в одну из последовавших затем встреч на квартире, становившейся для режиссера все более привычной и уютной, он высказал мысль о том, что безнаказанной трагедию оставлять никак нельзя. И на этот счет у него имеются кое-какие соображения.
В свою очередь, и бывшая подруга, а отныне разумная и щедрая утешительница по-прежнему безутешного, но не в такой уже острой форме, режиссера, сказала, что неподалеку от ее дома находится известная адвокатская контора, в которой работает — она сама видела — очень симпатичный молодой юрист. Она подумала, что, если там рассказать об этой истории, адвокаты найдут возможность распутать эту неприятную и грязную историю с таблетками, которые наверняка были фальшивыми и опасными для жизни. Просто надо заявление отнести, ну и тогда, после этого…
Словно бы постоянно держа перед своим напряженным внутренним взором светлый образ Лоры, Инга имела в виду, что коллеги покойной вполне могли бы озаботиться этим вопросом. В смысле, финансовой его стороны. Это не было укором или упреком, а, скорее, дружеской подсказкой. И режиссер немедленно поспешил оценить тактичную форму высказанного предложения: еще бы, ну конечно, а как же иначе! Зачем же тогда вообще существуют друзья и коллеги?..
Договорились следующим образом: она зайдет к адвокату и выяснит все условия договора, а режиссер прозондирует в театре возможность оплатить необходимое расследование. Это был, по их обоюдному убеждению, оптимальный вариант решения проблемы. Тем более что некая внутренняя, возможно, не до конца осознанная, вина по-прежнему беспокоила обоих, а на белом свете нет ничего более удручающего своей безнадежностью, нежели собственное ощущение беспомощности и невозможности что-либо исправить, вернуть к первоистоку, либо решительно переиграть жизнь в обратном направлении…
«Но, может быть, и не стоит к этому стремиться, — отстраненно думала вздрагивающая от горячих приступов наслаждения женщина, — а достаточно лишь поверить, что и прощение, и утешение сосредоточены в твоих собственных руках и что сама возьмешь, то твоим и останется?..»
В который раз за эту ночь она увидела низко над своим лицом расширенные глаза своего нового друга и любовника, озаренные совершенно немыслимым блеском, и с глубоким облегчением решила, что поскольку он наверняка согласится с ее мыслями, то не стоит и поднимать эту, слишком больную для обоих тему. Живое все-таки следует отдать живым…
Глава первая
ССОРЫ И ПРИМИРЕНИЯ
Дело, кажется, шло на лад, устраивалось как нельзя лучше. Турецкий готов был зажечь свечу в первой же попавшейся у него на пути церкви. Но поблизости имелись только соборы и костелы, а он не был уверен, что там его благодарность будет принята без встречных условий. Повод-то все-таки был. Очередная, «последняя», его ссора с Иркой завершилась благополучным объяснением и рассеялась как дым. Точнее, как утренняя дымка или легкий туман на взморье. Правда, для того, чтобы «рассеялась», ему потребовалось приложить немало усилий, в том числе и физических. Умственные — что, они привычны. А вот сыграть роль осчастливленного прощением мужа, да так, чтобы и самому, в конце концов, поверить в это, чтобы жена тоже поверила, тут одного осознания мало, тут умение необходимо, многолетний опыт, так сказать. Но все у них действительно обошлось, Ирка простила, пообещала забыть, а потом на деле доказала, что она, как и в прежние времена, любит своего мужа, и как любит! Напрашивался вывод: дурак ты, Турецкий! Верно сказано: от добра — добра не ищут. Пора бы и, в самом деле, остановиться, оглянуться, да и выплюнуть осточертевшие удила, которые сам же и зажал зубами, закусил, понимаешь…