- Мамочка, я хочу спать, - Богдан ворвался в комнату, своим голосом возвращая Призрака в реальность. Момент был упущен. Призрак зашипел, мысленно проклиная мальчишку.
- Конечно, родной, сейчас я тебя уложу, - Рада в замешательстве отпрянула от Призрака, пряча от стыда глаза. Суетливо похватав со стола принесенные вещи, она буркнула «Спокойно ночи» и, вместе с сыном поспешно скрылась за дверью.
В доме стояла сонная тишина, и лишь Призрак никак не мог заставить себя уснуть. И даже начавшийся за окном дождь не способствовал сну. Он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Никогда он так много не думал о женщинах, они занимали его внимание до той поры, пока он не удовлетворял свои потребности. Но образ Рады преследовал его и днем, и ночью. Осознание того, что теперь, когда швы сняты, ей не нужно больше к нему прикасаться, причиняло ему почти физическую боль. Это было так странно, и в тоже время волнительно
Таких женщин как Рада в жизни Призрака, прежде не было. Даже жены зажиточных ремесленников в Большом Городе не шли с ней ни в какое сравнение. За их ухоженностью и красотой, скрывались презрение и брезгливость к таким как Призрак. Рада же была другой. Она была чистая, невинная, наполненная внутренним светом, то есть полной противоположностью ему. И волк в его утробе скулил, скреб когтями, убеждая забрать ее себе, сделать своей.
Но у нее был сын, а значит, где-то есть и отец ребенка. Призрак до сих пор его не видел и не слышал, чтобы Рада или Богдан о нем вспоминали. Может он умер, потому что таких женщин не оставляют и не бросают. По крайней мере, он бы так точно не сделал. Будь она его, он берег бы ее как величайшую ценность и перегрыз глотку любому, осмелившемуся ее обидеть.
Волк внутри Призрака завыл, а он уже знал, что при любом раскладе Рада станет его. Если это не случиться в скором времени, то после взятия Верховья это будет делом решенным.
Призрак промучился до утра, а с приходом рассвета он впервые за много дней поднялся с постели. За время бездействия мышцы в теле утратив гибкость, омертвели, и Призрак чувствовал себя младенцем, впервые ставшим на ноги. Превозмогая слабость, он дошел до двери, впервые покидая пределы комнаты. Миновав узкий темный проход, Призрак оказался на кухне. Он слышал возню Рады, и из-за шума она не услышала появления юноши. Призрак зашел беззвучно и замерев в дверном проеме, стал наблюдать за девушкой. Рада суетилась возле растопленной печи, ухватом переставляя закопченные чугунки. Призрак давно понял, что она ранняя птичка. Ее день начинался еще до рассвета, когда она спешила в сарай, выпуская в загон с десяток несушек и насыпая им зерно. Из окна своей комнате он видел, как она потом из-под навеса возле дома носила охапки дров для печи, а покончив с этой работой, брала коромысло с ведрами, отправляясь за водой. Ее голос чаще долетал до него через окно, а еще к нему примешивался заливистый смех бегавшего по двору мальчишки. Мать и сын неразрывно были вдвоем, и Призрак безотчетно завидовал счастью, царившему в их маленьком мире.
Свою мать он потерял рано. В его память врезались ее печальные, словно дождливое небо серые глаза, и ранние морщины на худом осунувшимся лице. Призрак даже не знал, сколько ей было лет. «Дыра» высосала ее молодость и красоту, навсегда обезличив и уравняв с другими обитателями трущоб. О ее ремесле он догадался позже, когда подрос, и матери уже не было в живых. В детстве он верил, что с наступлением сумерек, мать идет на постоялый двор работать прислужницей. Она брала его с собой и оставляла, заранее договорившись с конюхом, на конюшне. Там он укладывался на копну душистого сена и старался побыстрее уснуть, зная, что, поутру мать принесет вкусностей. Она будила его, ласковыми поглаживаниями, и на ее уставшем лице всякий раз расцветала улыбка, когда он жадностью принимал из ее рук, невиданные угощения: будто кусок румяного пирога или сладкий леденец.
Матери не стало внезапно. Просто в одно утро она не пришла его будить. Призрак, тогда еще Глеб, ждал ее, с нетерпением вглядываясь в открывающиеся двери постоялого двора. Люди сновали туда-сюда, с безразличием взирая на худого мальчишку. Еще один попрошайка. А затем двери открылись, выпуская двух дюжих мужиков с грязной холстиной в руках. Тяжело сопя, они положили свою ношу на телегу, приказав конюху, запрячь в нее лошадь. Пока конюх выполнял приказ, Глеб подошел к телеге. Необъяснимая тревога сковала маленькое сердечко. Уличив момент, когда мужики отвернуться, он откинул кусок холстины и с ужасом увидел мать. Ее лицо представляло один большой синяк, на разбитых губах запеклась черная кровь. Она лежала на грязной ветоши с закрытыми глазами и не дышала.