— Подтянусь, — отозвалась Женя. — Вряд ли Даша с Васильком в английском профессионалы. — Я вот историю с детства любила.
— Прямо с детства? — фыркнул ее спутник.
— Ага. Знаешь, — засмеялась тихонько Женя, — когда мне было восемь лет я сочинила одну странную историческую теорию. Что техника, которую описал Жюль Верн, была не вымыслом, а в самом деле. И погибла эта цивилизация от взрывов атомных бомб, что потом называли Первой мировой. Маленькая была.
— В восемь лет? — удивлённо бросил Рома. — Невероятно…
— Просто я посмотрела фильм «Тайна Карпатского замка» по Жюль Верну, — улыбнулась Женя.
— «Карпатский замок» прелесть, — тепло отозвался Ромка. — Правда я так и не понял мотивации, — с усмешкой бросил он. — барона. Он украл Стиллу чтобы пичкать её снотворным? Глупо… Хотел избавиться от соперника? Но так и не избавился.
— А потом был другой фильм по Жюль Верну «Тайна острова Бэк Кап», где профессор изобрёл атомную бомбу, — сказала Женя.
— А как, примерно?
— Как сверхбомба, которая может чуть не целый остров уничтожить.
— Самое интересное, что уничтожила… Никто не скажет, что мой дедушка был героем Первой мировой войны… А мой прадедушка был участником Революции…
— Я об этом задумалась в Севастополе, когда мы смотрели панораму Крымской войны. Все правильно, красиво, картины Рубо. А спроси кого, кем был твой предок во время Крымской войны, тайна за семью печатями.
— Чем Крымская война отличалась от других мы тоже не знаем… Все знают, что Вторая мировая затронула Россию в сорок первом году. А что, до сорок первого ни одной войны не было? Мы даже не помним, что когда-то у России был и флот, причём один из первых в мире. Но мы его упустили в войне с Японией.
— Кстати, не встречала ни одного человека, кто бы сказал: мой прадед участвовал в Русско-японской войне, вот его награды.
— Ощущение, что про существование Русско-японской войны никто и не помнит… Вот мы празднуем День победы… А это единственная победа?
— Жень, — пробормотал вдруг Ромка. — Я бы не хотел этого говорить, но… Дело в том, что… В общем, дело в том, что мои родители не одобряют наше общение.
— Знаешь, мои, как ни странно тоже, — вдруг спокойно сказала Женя.
— Тогда, может, не следует… конфликтовать?
— Ты хочешь прекратить наше общение? — холодно спросила его спут6ица.
— Пожалуй.
— Вообще? — подняла брови Женя, глядя на уходящую маршрутку.
— Почему… вообще? Просто вне школы. Так сказать, нейтральная территория
— Как угодно, — холодно посмотрела на него Женя. — Тогда пока!
И, не дослушав его «пока», она холодно развернулась на каблуках и быстро пошла прочь.
***
Родители Евгении жили не в квартире, а в деревянном частном доме ближе к окраине города. По словам матери его построил дедушка Жени в 1958 году, когда они приехали жить в этот город. В доме было четыре комнаты и пристроенная кухня. Одна была комнатой Жени, другая — спальня родителей, зал общим, а ещё была спальня бабушки и дедушки пустовала после их смерти и стала чем-то вроде кладовки. Женя быстро разулась и сразу нашла на столе записку от матери: «Обед на сковородке. Буду ближе к шести».
Естественно, Ромка для неё больше не существовал. Женя просто поставила на нем крест, как на личности. С этой минуты он был для неё… пожалуй, мелкой, неприятной букашкой, о которой не следовало думать ничего позитивного. «Ну, шваль и шваль», — брезгливо поморщилась она. Главное, было зачеркнуть в памяти все хорошие моменты их общения. Хорошего не было и не могло быть. Вот так. Неужели Ромка реально думает, что она когда-то опустится до общения с ним в школе? На душе было неприятно, словно раздавили помидор, но Женя властно приказала себе улыбнуться. Н5 хватало ещё родителям увидеть ее грусть!
Отца не было: он, видимо, правда поехал в больницу. («Для алкашей», — как презрительно говорила мать). Поев макароны с мясом, Женя сварила кофе и пошла в зал. Было тихо: только на стене тикали большие чёрные часы. Взгляд Жени упал на чёрную тумбочку под телевизором. Эта тумбочка был частью большого немецкого гарнитура, купленного в начале шестидесятых годов.
Повинуясь какому-то странному чувству, Женя села на колени и открыла ключом коричневую тумбочку. Не то, чтобы ей было запрещено это делать, но мать всегда недовольна ворчала: мол, чего туда лазать без дела? На верхней полке стояли книги — например, «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского. Это было интересно: Женя не помнила, чтобы эти книги кто-то читал, но, возможно, их читали бабушка с дедушкой. Женя не помнила, например, чтобы кто-то когда-то читал, например, мемуары адмирала Кузнецова или роман Немировского об Античности. Возможно, их читали до ее Рождения, хотя Женя никогда не видела деда с хотя бы одной из этих книг.
На нижней полке аккуратными рядами были сложены виниловые пластинки. Большинство из них были классикой: Бетховен, Моцарт и даже Вагнер. Из более современных были Эннио Морриконе, концерт ван Клиберна, из русских — «Борис Годунов» на трёх пластинках.
Женя прищурилась. Это было тем более удивительно, что в их доме не было проигрывателя для виниловых пластинок. Мать жаловалась, что в советские времена это был жуткий дефицит: приходилось одалживать у знакомых на несколько дней. Был правда старый магнитофон «Айдес», но без кассет-Бабин, Женя вспомнила, как она однажды спросила мать:
«Мама, помнишь у нас был старый магнитофон «Айдес» с бабинами?»
«Был, по я он особо интересовалась. Вот наш одноклассник Федя, тот этим интересовалась. Записи делал».
" А этот «Айдес…. — продолжала Женя. — Он….»
«Да тихо умер, — махнула рукой мать. — Если не интересуешься, то любая вещь тихо умирает. Ну что-то послушали, а потом», — недовольно положила она катушку ниток и вышла.