— Какаши,— вновь умоляюще стонет, прижимаясь к бедрам мужчины своими и чувствуя, как же сильно тот её хочет. — Возьми меня, Какаши. Прошу...
Последняя выдержка летит к чертям. Пепельноволосый подхватывает куноичи под бедра, наскоро ставя печать-противозачаточное, а после прижимается истекающей предэякулятом головкой ко входу и плавно толкается, входя на всю длину. Вскрик, вырвавшийся из горла сероглазой в миг сменяется довольным стоном, а мужчина начинает двигаться.
— Нгх, — Хатаке шумно выдыхает, закидывая ноги девушки к себе на талию и вжимая ту в стену настолько, что при каждом толчке нежная кожа царапается о бетонную поверхность, — чёрт тебя дери.
Девушка шумно дышит, пряча лицо на изгибе плеча шиноби, а после поднимает голову и касается мягкими губами шеи, целуя кадык. Пара секунд и на выступающей косточке проступает алое пятно, завтра ярко выделяющиеся синевой на бледной коже. Маска, так предусмотрительно скрывающая половину лица и всю шею, отправилась в мусорку еще неделю назад, а Хатаке клятвенно пообещал не носить её дома.
— Если меня будет драть ещё и чёрт, — девушка хрипло смеется, непроизвольно сжимая мужчину в себе, руками зарывается в пепельные пряди, перебирая и оттягивая, — то я... ах...
Договорить ей не даёт вспышка удовольствия, охватывающая с ног до головы. Девушку мелко потряхивает, тело машинально поддается к Какаши ближе, вжимаясь, а сам мужчина шумно дышит, совершая последние толчки. В серых глазах чертята постепенно отступают, уступая место усталости, а приятная истома заставляет сердце постепенно успокаиваться, наслаждаясь близостью. Какаши медленно выходит из податливого тела, радуясь тому, что развязал ей руки практически машинально раньше, и целует стертые запястья, прижимаясь поочередно губами к каждому, а после наклоняется и накрывает приоткрытый ротик девушки своим. Поцелуй выходит ленивым, до боли нежным и таким ожидаемым. Прижимается к груди своего мужчины, сладко зевая, а руки тут же оплетают плечи и шею.
— Я люблю тебя, — серые глаза смеются, — но пора спать. Завтра тебе дадут команду генинов, а, значит, больше спокойно поваляться в постельке ты сможешь не скоро.
— Дети тебя не остановят, — мужчина хмыкает, прекрасно зная характер своей женщины, — но спать и правда нужно. Спокойной ночи.
— Приятных снов.
Сенджу Тобирама
Сильные руки, привыкшие карать врагов без права на реванш, непривычно нежно скользили по гладкой коже бедра. Сухие губы, долгие годы произносящие отточенные до автоматизма названия сильнейших техник, слишком мягко касались оголенных плеч, оставляя метки принадлежности. Большие ладони с длинными музыкальными пальцами, плотно прижимающие подтянутое тело как можно ближе к их обладателю, заставляли места соприкосновений плавиться и гореть, словно техники огня. Холодная кожа, оказавшаяся на самом деле обжигающей, подобно лаве, скользящая по влажному телу девушки, пылала. Тобирама целовал её так, как не целовал никого. И никогда до этого момента. Суровый воин, прошедший не одно сражение и войну, никогда не знавший слово «нежность», прижимал хрупкое тело своей – с сегодняшнего дня – супруги к кровати, изредка отрываясь и тихо рыча. Руки мужчины бродили по молодому телу, исследуя каждый миллиметр, а рот оставлял влажную дорожку от плеча к ключицам, целуя впадинку между косточками и вылизывая тонкую шею. Девушка под Сенджу тихо стонала, кусая собственные припухшие от ласк губы, стараясь сдерживать себя, но альбинос, привыкший прежде всего слушать своих партнерш, удовлетворяя собственные прихоти, был решительно против. Сегодня Тобирама решил доставить удовольствие сначала женщине, ставшей его законной супругой и женой, обещающей в будущем быть рядом до конца его дней и выносить наследника. Сегодня его женщина стала действительно его. И душой, и телом.
— Тоби, — она выгибается, прижимаясь оголенной грудью к шее мужчины; острые соски трутся о кадык, заставляя альбиноса втянуть воздух со свистом, — Т-тобирама…