Но вот выходили мы на службу, и он под сенью благодати преображался до неузнаваемости. Становился степенным, спокойным, в образе его была скорбь и глубокая усталость от... того, кто мучил его внутри... Таким он возвращался в корпус и удерживался до двух-трёх часов. А потом всё начиналось сызнова.
Так получилось, что все паломники из нашей комнаты разъезжались в одно утро. Вечером мы все вместе решили хорошо помолиться на дорогу прямо в комнате. К чести казака, он через силу, через выпендрёж, но встал на молитву с нами.
Опять произошло то же, что и в храме. Только дошли до «Святый Боже, Святый Крепкий...», как морда его стала... образом. Усталость, скорбь и боль.
Помолились. Сели. Разговорились. Пришли к выводу:
- Молитва - это, брат, твоя застава. Она тебя защищает. Она твой рубеж. Казаки ведь на заставах стояли. А у тебя, брат, особая битва внутри себя, наглядная для всех. Держись!
Запомнился мне тот казачок. Битва внутри - она, конечно,
у каждого из нас. Но казак тот - просто зримая картинка: что, как, почему происходит с человеком. И с кем сражение нашей совести...
Роль
В кардиологии видел однажды картину, которая о многом и о многих мне сказала.
«Скорая помощь» привезла мужчину лет сорока пяти. Дорогой костюм и хорошие часы. Ботиночки, пожалуй, с десять моих зарплат. Сама респектабельность въехала на каталке в кардиоцентр. А поскольку я сопровождал бумаги от нашего отделения, то получилось так, что наблюдаю следующее...
Вот уж нет костюма и ботинок. Вот уж нет респектабельности. Вот уже лежит передо мной пятнадцатилетний мальчишка, в глазах которого один вопрос: «Как же так? Неужели не я буду ставить подписи под важными бумагами сегодня после обеда? А как же мой заказ Ивану Ивановичу?..»
У него останавливается сердце. Ребята-реаниматологи запускают сердце вновь. Теперь перед нами лежит уже семилетний мальчик. Из уголка глаза скатилась тихая слеза: «Это всё? Неужели уже всё? А жена, дети?»
На кушетке не совсем правильно, как в бане, сложены костюм, рубашка, часы, ботинки, галстук... Роль пока отложена. Пока...
Два воспоминания
Мы с братом учились в разных университетах. Как-то после побывки дома (а одновременно приезжать на побывку получалось далеко на часто) мы, опаздывая на автобус, спешноспешно собрались, расцеловались с отцом-матерью и побежали к вокзалу.
Были уже далеко за калиткой, когда, обернувшись, увидели отца, смотревшего нам вслед. Он стоял под раскидистой рябиной, что росла как раз у самой калитки, какой-то постаревший, сгорбившийся, и молча смотрел, как мы уходим. Наверное, в этот момент мы с братом почувствовали одно и то же. Поставили чемоданы и помахали отцу руками: дескать, всё в порядке, спасибо за помощь. Не тоскуй.
Он не шелохнулся. И этот момент - запоздалое внимание сыновей, а отец уже не шелохнётся - в свете солнечного дня запал в моё сознание намертво. Как кадр, выведенный на мрамор.
Другой кадр, уже из семейного альбома: мама разговаривает с нами - со мной и братом... Мы ей что-то говорим, а она слушает нас и кушает шанежку. Вроде бы обычная сцена. Вроде бы обстановка тоже обычная - городская квартира, типичная мебель за спиной... А потом я понял, что необычны на этой моментальном снимке, сохранившемся в моей памяти, мамины глаза. Их выражение было редким; таким, каким оно бывает в минуты сокрушения и сочувствия. Распахнутые глаза ребёнка, обиженного за обиженных. Интересно, и что это такое мы ей рассказывали?
Два кадра. Отец - прощальная сутулая фигура у рябины. Это и есть его суть: человек, тоскливо глядящий, как быстро уходят сыновья. Уходят как жизнь. Мать - распахнутые глаза человека, не потерявшего в себе ребёнка до седин, умеющего включиться на самоотдачу.
Папа и мама - они такие, наверное, у всех. Потому что это суть всех пап и мам.
1995-2008 года
УСИНСК
очерк-эссе
«Текст эссе «Усинск» администрацией города Усинска в 1993 году был отклонён за «неправильный подход, незнание и искажение истории города и района». Однако автор Григорий Спичак все факты, фамилии, явления назвал документально точно» (из преамбулы сборника «Жёлтые лошади», где впервые публиковался очерк).
Автор благодарит ветеранов города, всех добровольных помощников, а также извиняется перед всеми, кто достоин внимания писателей, но, к сожалению, не был упомянут в этой книге.
Только в мультиках дома растут мгновенно, а в жизни рождение города всегда долго и мучительно. Тем более на Севере.
Люди учились здесь жить трудно и прочно. Не удивляйся, пришелец, если увидишь на берегах северных рек два-три дома. Это много! В низовьях Печоры и на её притоках три дома - это Вечность.