В конце 50-х годов, когда страна Советов успела оклематься после ГУЛАГа, вставить железные зубы и разучить «не вполне советские» песни Визбора, Высоцкого и Клячкина, появился на притоке матушки Печоры на реке Усе молодой писатель Александр Рекемчук. Судя по всему, ему на впечатления повезло меньше, чем Джеку Лондону в Колорадо. Край встретил его холодно: ветрами, безлюдьем и традиционным оглушающим спиртом в староукладных сёлах - Захарвань, Мутный Материк, Усть-Лыжа.
А через некоторое время вышла в Москве книга «Скудный материк», где писатель грустно «напророчил» незавидное обречённое будущее этим краям.
- Не понял паря нашей житухи. Какой-то не тот Север написал, - без обиды чесали затылки печорские мужики. Кажется, они даже немного виноватились: дескать, не помогли человеку разобраться. Грех... Но ни мужики, ни московский писатель в своей поспешности не знали тайны, скрытой под их ногами.
Болбан-Бож
Три домика на высоком берегу Усы - это и был Болбан-Бож. Ледоход 1964 года прошёл обычно. Так же обычно прилетели с югов гуси, и пришла сочная и красивая северная весна.
Ещё не старый рыбак Болбан-Божа дядя Саша Худяков чутьём полкового разведчика предполагал про себя какие-то перемены в жизни. Ему и в голову не приходило, что для него уже к следующей зиме закроется любимая охота на белых куропаток.
Живая и ныне единственная женщина той деревушки Болбан-Бож Татьяна Туркина припомнила весеннюю маету фронтовика дяди Саши. Говорил он так: «Чую я, что Хрущёв доиграется нынче с экспериментами. Вот уж неделя как прошёл лёд, а ведь ни одна баржа ещё не спустилась».
Хрущёв «доигрался». Вместе с солидным Брежневым придёт осень 1964-го. Эпоха «взвешенных и конструктивных решений» и холодной патетики. Но это всё будет потом.
А раньше, точнее, 20 июля 1964 года над Болбан-Бож появится вертолёт, с которого крепкие дяди, оглянувшись на восток и прищурившись на запад, ткнут пальцем в деревню.
«Сюда!»
Это будет началом странному, неповторимому и во многом невероятному времени, когда романтики «оттепели» уже обречённого в своей политической карьере Хрущёва, будто чувствуя духоту подлых предательских городов и столиц, хлынули в Сибирь и на Север.
Может быть, они здесь искали мечту, которая не получилась? Может быть...
Или это душа народа, вырвавшись из шинелей и бараков ГУЛАГа, училась жить снова, без оглядки, без вождей?
Первые палатки
В 1985 году, к 10-летнему юбилею района, решило городское начальство собрать этакий импровизированный музей. Собрали. Среди экспонатов был здоровенный сапожище-бродень. Под ним надпись-полушутка: «Сапог первопроходца».
Но, как вы понимаете, экспонат был сущей ерундой. Неизвестно - можно ли геологоразведчиков назвать основателями города? А может, первого строителя? Или первого шофёра, капитана, вертолётчика, завёзших сюда будущих строителей и горожан? чем не первопроходец коми мужик, осевший на этих землях эдак лет шестьсот назад?
Между прочим, в сегодняшнем Усинске мало кто знает, что в 1941-42 годах на реке Усе работала спецгруппа военных моряков-водолазов. Они чистили дно реки Усы, делали её судоходной под баржи с воркутинским углём. Уголь шёл не только по временной железнодорожной одноколейке, но и через Усу - на Печору, а там через море - на Архангельск и по Беломорканалу к блокадному кольцу Ленинграда.
Работа морячков-водолазов была адской. Судите сами: из трёх десятков человек сегодня в живых нет никого. (Из рассказа вдовы и сына одного из матросов - авт.)
Берега Усы матросы, их семьи и наездное начальство в 40-е годы не обжили. Однако согласимся - эти люди, катая валуны под водой, тоже потрудились над будущим городом. Тогда, в 1941-м, они думали не о городе, а о сражающейся стране, о потухших топках паровозов и эвакуированных заводов... В истории переплетены не только судьбы людей, но и судьбы их труда, который, как живое существо, продолжает действовать и влиять на события тогда, когда нет уже самих людей...
Но кому же всё-таки поставить памятник как первопроходцу?
Пять геологов ещё в проклятую осень 1958 года промозглое, сырое время коротали в ожидании катера. Съестное у ребят кончалось, ушла собака, в стволах ружей сиротливо (на самый отчаянный случай) молчали последние патроны.
Почему не уходили ребята? Ведь глупо было бы сидеть и ждать катер, если они прекрасно знали, что не так уж далеко Колва, что можно добраться до Усть-Усы, что, в конце концов, до Болбан-Божа рукой подать. Но пятеро мёрзли по ночам в палатке, жгли костры, матерились простуженными голосами и ждали, ждали, ждали катер.
Нет, дело было не в «золотой жиле». Все данные, полученные геологоразведкой, будут ещё не раз проверяться-перепроверяться в Ухте, Ленинграде, Москве. Они боялись пропустить катер, чтобы вместе с ним не пропал в эту осень ещё один шанс на сверку по местности. Быть может, это был последний шанс. Быть может, уже и не шанс, а спокойствия своей геологоразведочной гордости ждали у костра те пятеро. (Говорят, что катер должен был привезти новые карты, аппаратуру и подтверждения каких-то предыдущих проб).