– Ой, как неловко получилось, – запричитал обершарфюрер фальшивым жалобным голосом. – Не умею я, видать, пользоваться черпаком.
Элиас, рухнув на пол, стал корчиться от боли. Его униформа была залита похлебкой от груди и до самых колен. Миска, которую он только что держал в руках, шлепнулась на пол, и суп, еще сильнее забрызгав одежду раввина, растекся большой лужей по полу. Моше попытался помочь Элиасу.
– Эй, ты, назад! – тут же крикнул ему обершарфюрер. – Стой на месте!
Эсэсовец подошел к корчащемуся на полу заключенному и посмотрел на него сверху вниз.
– Раввин! Твоя одежда не соответствует предписаниям. Тебе не стыдно? Смотри, какая она грязная!
Элиас испуганно хлопал ресницами, не понимая, к чему клонит эсэсовец.
– Ты должен переодеться! Немедленно!
Элиас поднял взгляд на обершарфюрера. На его лице появилось выражение отчаяния, но эсэсовец его проигнорировал.
– Поднимайся, еврейская свинья. Вставай!
Сделав над собой неимоверное усилие, Элиас сумел приподняться и встать на четвереньки. Чуть-чуть передохнув, он подпер себе поясницу ладонью и – тратя уже последние силы – выпрямился. Его влажная одежда прилипала к телу. От нее исходил запах горячей похлебки.
Его глаза сейчас находились прямо напротив глаз обершарфюрера – всего лишь в паре десятков сантиметров.
– Ты что, не слышал? Я сказал тебе снять с себя одежду! Ты не можешь ходить в таком виде!
Элиас отупело пялился на эсэсовца.
– Тебе что, уши залило похлебкой? А ну, немедленно раздевайся!
Обершарфюрер схватил палку и с угрожающим видом занес ее над головой Элиаса.
Раввин вздрогнул и начал расстегивать первую пуговицу куртки.
– Schnell! – заорал эсэсовец ему прямо в лицо.
Куртка прилипала к тощему торсу Элиаса. С трудом стащив ее, он кинул ее на пол. Майка тоже была мокрой.
– Теперь штаны! Schnell! – потребовал обершарфюрер. Элиас приспустил штаны. Под ними находилась повязка, обернутая вокруг его впалого живота и худющих бедер.
– Раздевайся! – рявкнул эсэсовец.
Элиас бросил штаны на лежащую на полу куртку. Обершарфюрер, удовлетворенно хмыкнув, стал легонько ударять по ладони своей руки палкой, которую он держал в другой руке.
– Прекрасно! А теперь иди и найди себе чистую одежду. Здесь, в прачечной, это будет нетру…
Эсэсовец запнулся: что-то привлекло его внимание. Он протянул руку к Элиасу. Раввин испуганно замер.
– А это еще что такое?
Эсэсовец показал рукой на краешек чего-то бумажного, торчащий из-за грязной повязки в районе живота. Элиас опустил глаза. Его лицо как будто окаменело.
Обершарфюрер ухватился пальцами за краешек и, вытащив небольшой прямоугольник из плотной бумаги, с торжествующим видом поднял его над головой.
– Фотография! – воскликнул он.
Элиас ошеломленно смотрел на самое дорогое из всего, что у него еще оставалось – реликвию, которая вплоть до сего момента давала ему силы бороться за жизнь.
– И кто это такая? – спросил эсэсовец. – Твоя маленькая потаскушка?
Элиаса охватила дрожь. Он сжал кулаки. Моше уставился на раввина, пытаясь перехватить его взгляд и мимикой заставить его сдержаться, однако в этом не было необходимости. Раввин не издал даже звука. Лишь его глаза сверкали негодованием.
– Ты разве не знаешь, что существующими правилами категорически запрещено иметь при себе какие-либо личные вещи? Мне придется тебя наказать.
Эсэсовец радостно улыбнулся: у него появился повод отыграться на заключенных за необычное ночное дежурство, которое ему приходится из-за них нести. Сжимая в одной руке фотографию – на таком расстоянии от Элиаса, чтобы тот не мог до нее дотянуться, – он второй рукой начал ритмично бить раввина палкой по бедру.
– Фотография конфискована, – объявил он, размахивая снимком все ближе и ближе к лицу Элиаса.
– Умоляю вас, Herr Oberscharführer, отдайте мне фотографию… – промямлил Элиас.
– Что-что? Ты осмелился первым заговорить с обершарфюрером?
– Herr Oberscharführer, умоляю вас… Это единственная фотография моей дочери… Больше у меня от нее ничего не осталось…
Эсэсовец слушал Элиаса, надменно ухмыляясь. Его палка поднималась и опускалась, поднималась и опускалась… Каждый раз, когда она ударяла по бедру раввина, в бараке раздавался тихий, но угрожающий гул: заключенные, похоже, были на грани того, чтобы взбунтоваться.
– Умоляю вас, отдайте фотографию…
По ввалившейся щеке раввина потекла слеза.
– Умоляю вас, отдайте фотографию…
– Herr Oberscharführer, – неожиданно раздавшийся голос Берковица заставил эсэсовца вздрогнуть и с удивленным видом обернуться.