Он остановился перед массивной дверью из черного дуба и принялся греметь ключами.
— Сейчас вы все увидите своими глазами, оберштурмбаннфюрер…
За дверью оказалась обычная университетская лаборатория — со стеклянными шкафчиками, металлическими столиками на колесах, вытяжными коробами и буграми зачехленных приборов. Никаких факелов на стенах здесь уже не было, и Хирту пришлось все-таки зажечь электрический свет.
— Это моя епархия, — сказал он важно. — Здесь я стараюсь методами науки улучшить результаты, полученные Вайстором.
Морщась от яркого света, Гегель вытащил из кармана темные очки и надел их.
— Глаза болят, — пояснил он Хирту. — Повредил зрение на Восточном фронте.
На Восточном фронте Гегель никогда не был — не считать же фронтом благополучную, утопающую в вишневых садах, Винницу. Надеть темные очки посоветовал ему хитрец Шелленберг.
— Доктор Хирт курирует в «Аненербе» исследования, связанные с человеческой психикой, — сказал он. — Гипноз, транс, медитации, наркотики… За самого доктора не поручусь, но знаю, что у него в штате есть пара сильных гипнотизеров. На всякий случай старайтесь не встречаться с ним взглядом, а при разговоре с глазу на глаз лучше всего нацепите темные очки.
Теперь лаборатория казалась Гегелю довольно зловещей.
Хирт прошел вглубь помещения и, обернувшись, поманил оберштурмбаннфюрера за собой.
— Вот, взгляните, — он указал на накрытый зеленым армейским брезентом ящик, стоявший на металлических подпорках.
— Это наш самый удачный на данный момент образец. Римский легионер эпохи Октавиана Августа. Убит при разгроме легионов Вара воинами Арминия. Останки, в довольно неплохом состоянии, были найдены в Тевтобургском лесу.
Театральным жестом Хирт скинул с ящика брезент. Гегель, ожидавший увидеть очередную кучу гниющих костей, брезгливо отстранился.
Ящик был сделан из хромированной стали. Толстый кабель в черной оплетке соединял его с негромко гудевшим трансформатором. Крышка у ящика была прозрачная, из дюймового армированного стекла.
Хирт щелкнул каким-то тумблером, и под крышкой зажегся слабый зеленоватый огонек.
— Взгляните, не бойтесь, у него довольно приличный вид. Гегель, пересиливая себя, заглянул в ящик. Там, судя по всему, было очень холодно — на стенках блестели кристаллики льда. За стеклом лежал человек. Не скелет, как можно было предположить, а скорее — замороженный труп: в короткой бороде серебрился иней, лицо застыло под тонкой корочкой льда.
Одет человек был в какие-то серые лохмотья, но у левого его бока лежал небольшой круглый римский щит-парма, а по правую руку — почерневший от времени меч.
— Это наш римлянин, — с гордостью проговорил Хирт. — Не правда ли, чудесный экземпляр?
— Где это он так подмерз? — подозрительно спросил Гегель. — Тевтобургский лес все-таки не Сибирь…
Хирт довольно усмехнулся.
— Еще две недели назад он не сильно отличался от тех скелетов, что вы видели в подземелье. Разве что череп был поцелее.
— Хотите сказать, что мясо ему на кости нарастили вы? Как доктор Франкенштейн своему монстру?
Хирт кивнул.
— Именно. Сила Од соединилась с органическими останками, в результате чего произошло телесное воскрешение.
— Но почему вы запихнули его в этот ящик? Сами же говорили, что воскрешенные ведут себя, как люди — едят, пьют…
— Не как люди, — перебил Гегеля доктор. — Скорее, как растения. Едят, если им положить в рот пережеванную пищу. Пьют, если поить их из трубки. Но этот… этому нам удалось вернуть душу.
— Неужели? — вежливо удивился Гегель.
— Да, Вайстор сумел!. К сожалению, вернуть душу оказалось легче, чем удержать ее в теле. Как только две субстанции соединились, началось стремительное разложение оживленной силой Од плоти. Чтобы сохранить тело, я был вынужден заморозить этого прекрасного легионера.
Некоторое время Гегель с интересом всматривался в ящик.
— А как вы поняли, что душа вернулась в тело?
— Ну, это было очевидно. Взгляд стал осмысленным, затем он заговорил…
— По-немецки?
Хирт посмотрел на него укоризненно.
— На латыни, естественно. Однако очень скоро ему стало плохо, поэтому эксперимент пришлось прервать.
Гегель постучал по стеклу согнутым пальцем и отошел от ящика.
— Какая жалость, что этот эксперимент нельзя повторить, — сказал он. — Впрочем, я все равно не вижу, чем этот достойный сын Рима мог бы помочь моим поискам.