На следующее утро о побеге говорил весь интернат. Директор собрала общее собрание и заявила: «Считаю Тарановых дезертирами, потому что они покинули трудовой фронт…» Я не выдержала тут и возразила: «Какие же они дезертиры? Они из тыла на передовую пошли, на фронт отправились, а это дело святое…» Проговорилась, словом. Поняла директор, что о побеге я раньше знала, и за то, что молчала, мне здорово попало.
Позднее из писем мы узнали, что Ваня и Коля до фронта все же добрались, стали сынами полков.
Лидка Берлин
Фамилию себе человек не выбирает. Нравится или не нравится — ничего не поделаешь. Какая есть, такая и есть.
Была среди нас девочка, фамилия ее Берлин. Много она из-за нее натерпелась: и насмешки слышала, и грубости видела. Не упускали ребята случая, чтобы ее как-то обидеть. Ведь Берлин — это что? Столица фашистского государства, которое на нашу страну напало. Наше горе, слезы, смерть близких — это ведь оттуда. От извергов этих — фашистов, от главного их начальника Гитлера. Слова «Берлин» и «Гитлер» в нашем понимании отождествлялись. И хотя не бывала никогда Лида в Германии и национальности не немецкой, а скоро ее никто иначе как Лидка Гитлер и не звал.
Мы из Ленинграда выехали в начале июля 1941-го, а где-то к осени, когда родной город был окружен, потеряли с ним всякую связь. Даже письма от родителей приходить перестали. Молчание это длилось долго, до апреля 42-го года. А в апреле приходит к нам почтальон и приносит многим ребятам целые пачки писем. Видимо где-то в Ленинграде скопились, и как возможность представилась, отправили их адресатам все сразу.
Так вот, Лидке пришло сразу пять писем. Прочитала она одно, второе, третье, помеченные сентябрем и октябрем, заулыбалась: мама пишет, что все у них хорошо, чтобы за них не волновалась, берегла себя. Потом последнее письмо в руки взяла, декабрьское, увидела сразу — почерк незнакомый. Стала его читать: пишет соседка, что у Лиды сначала умерла от голода старшая сестра, через день мама, а вскоре и бабушка. Словом, никого больше у нее из родных нет… Не дочитала Лида письмо до конца, выпало оно из дрожащих рук. Заплакала, закричала. Мы от своих писем оторвались, удивляемся: надо же, Лидка, которой столько от нас доставалось и которая все наши выходки сносила без слез, вдруг плачет. Кто-то попробовал даже ей что-то обидное сказать. Тут встал Борька Лугин, письмо поднял, прочел и сразу оскорблявшему по губам шлепнул. Потом громко, чтобы все слышали, заявил: «Если я еще раз услышу, что кто-то Лиду обижает, фашистским Гитлером обзывает, уши тому пакостнику выдерну и назад не поставлю…»
С того дня мы Лиду и не обижали. И хотя Борька такой: если что скажет — обязательно выполнит, — причина была не в нем.
«Люди добрыя. Помагите сиротки Нины…»
Нину привезли к нам уже по весне сорок второго… А войну она встретила в больнице. Вскоре они с сестрой погрузились в эшелон, следовавший в Челябинск. Но в пути, где-то недалеко от Волхова, их состав разбомбили.
Бескровное лицо Нины — последнее, наверное, что увидела старшая сестра-семиклассница Лена. Инстинктивно пригнула ее голову к себе на колени, накрыла хрупкое тельце своим.
Нину, совершенно обезумевшую, всю в сестриной крови, с трудом оттащили от мертвой Лены. Стой поры она стала заикаться.
Оставшиеся в живых после бомбежки разделились. Одни решили идти в сторону Волхова. Другие пошли назад, домой. Нина пошла с женщиной, которой мать поручила доглядывать за девочками. У тети Кати у самой было трое детей. На обратном пути их стало двое. Погибла трехлетняя щебетунья Тая. И тете Кате на насыпи ведром пришлось рыть сразу две могилы. Для Лены и Таи.
Когда через неделю Нина, грязная и оборванная, перешагнула порог родной коммуналки, сбежались все оставшиеся соседи.
Мама не плакала. Она словно окаменела. Даже их неугомонный кот Марсик, словно почувствовав горе хозяев, весь взъерошился и залез под кровать.
Как пережили в Ленинграде самое тяжелое время: декабрь, январь, февраль, Нина почти не помнила. Уже после войны соседский мальчик признался, что это они с матерью съели их веселого Марсика. Нина тогда плакала навзрыд и лупила обидчика по щекам. Тот даже не защищался.
А маму Нины, упавшую прямо в цехе, скоро поместили в стационар для дистрофиков. Из больницы она уже не вышла. Опеку над осиротевшей девочкой взяла соседка, тетя Аня: забрала с собой на хлебозавод. Там в теплой комнате Нина и прожила до середины марта, исполняя обязанности уборщицы.