«…Этот чудак всё сделает не так…» — мысленно повторял я за Макаревичем. Сунул в замочную скважину «клюшку», которая побольше. Другой, меньшего размера, поводил внутри замочной скважины, прощупал первый штифт. Первый штифт оказался «рабочим», и пружина — тоже «рабочая». Я сделал большей из отмычек небольшой «натяг» на замке, меньшей из «клюшек» вновь поводил внутри замка, отыскал стопорный штифт. Хмыкнул. Вспомнил, что в детстве я похожие замки вскрывал за сорок секунд. Но мой брат Димка неизменно опережал меня в этих соревнованиях: он тратил на те же действия хоть на одну-две секунды, но меньше.
Замок квартиры Курочкина словно обиделся на мою долгую возню — он громко щёлкнул. Обитая коричневым дерматином дверь слегка приоткрылась. Запах сероводорода стал отчётливее, а музыка громче. «…Ещё не всё дорешено, — пел Макаревич, — ещё не всё разрешено…» Я сунул отмычки в карман жилета, поправил на запястьях перчатки. Сообразил, что примерно так же проник в квартиру питерского Людоеда второстепенный герой моей книги «Человеческие кости в Неве». Живым этот персонаж оттуда не выбрался: маньяк пронзил его сердце похожим на пику заточенным металлическим прутом, которым книжный Людоед пытал своих жертв.
Я перебросил барсетку в левую руку, толкнул ею дверь. Вдохнул пропитанный трупным запахом воздух. Отметил, что сладковато-гнилостным тот ещё не стал. Это значило, что мёртвое тело лежало в квартире Курочкина примерно неделю, вряд ли больше. А причиной столь резкого запаха была ещё и жаркая погода, что воцарилась сейчас в непривычно солнечном Ленинграде. Я перешагнул порог, отыскал взглядом выключатель. Зажёг свет — под потолком вспыхнула украшенная грязным бежевым стеклянным плафоном лампа. Я прикрыл за собой дверь, запер её на замок. «…И Бог хранит меня…» — заверил голос Макаревича.
«Такое же зеркало, как в Димкиной квартире», — подумал я. Посмотрел на своё отражение, которое увидел в зеркале на стене. Димка в зеркале выглядел спокойным, сосредоточенным. Будто он собрался на самую обычную прогулку, или намеревался вынести мусор. Димка посмотрел мне в глаза, усмехнулся — я почувствовал, как дёрнулась моя щека. Краем глаза я заметил движение. Повернул голову и увидел замершего в конце узкого коридора черноволосого небритого молодого мужчину, знакомого мне по фотографиям в интернете. Вот таким же я его и описал в своём романе: невысоким, узкоплечим, неопрятным, с пугливо блестящими карими глазами.
Рома Курочкин шумно дышал, будто после долгого бега. Он смотрел на меня исподлобья, сжимал в правой руке молоток. Я отметил, что внешне мужчина не походил на хищника — он выглядел обычной «жертвой».
Подумал, что сейчас внешний вид Курочкина, вполне соответствовал моменту.
— Ты кто такой? — спросил Роман.
Он сделал полшага назад, шаркнул по линолеуму подошвами потёртых домашних тапок. Его растянутые в коленях трикотажные штаны приспустились, демонстрируя мне резинки красных трусов.
Я впервые слышал скрипучий голос Курочкина, хотя примерно таким его себе и представлял.
Ответил:
— Я — грабитель. Разве не видишь?
Я положил барсетку на полку около зеркала (поверх связки ключей и расчески).
Курочкин бросил взгляд вправо: в дверной проём комнаты, где звучали музыка и голос Андрея Макаревича. Но Рома тут же вновь взглянул на меня и потряс головой. Длинная чёлка накрыла его левый глаз.
— У меня ничего нет, — сказал Роман.
— Это же хорошо, — заверил я. — Тогда тебе нечего бояться. Возьму то, что есть; и уйду.
— Я не боюсь.
Голос Курочкина дал петуха. Мужчина выставил перед собой руку с молотком. Будто отпугивал крестом нечисть.
— Уходи, — сказал он. — Или я закричу.
— Кричи.
Я пожал плечами, посмотрел Роману в глаза (в них отражался желтоватый свет лампы). Пошёл к нему. Разделявшее нас расстояние я преодолел за две секунды. Курочкин не закричал. Но он снова попятился и взмахнул молотком.
Я ударил Курочкина под кадык. Левой рукой. В точности, как сегодня ночью ударил ночного гостя в поезде. Курочкин захрипел и выпучил глаза. Он приоткрыл рот, хватал воздух губами, подобно выброшенной на сушу рыбе; прижал к шее руки.
Молоток с глухим стуком приземлился на линолеум около Роминых тапок. Я подобрал его, взвесил в руке. Одобрительно кивнул и взглянул на бледное лицо Романа Курочкина (пока ещё не питерского, а ленинградского Людоеда).