Московский метрополитен сейчас отличался о Ленинградского разве что длиной эскалаторов: он тоже не блистал чистотой. Я то и дело наступал на рассыпанные по полу листовки, перешагивал грязные лужи. Вдыхал ароматы грязных тел и парфюмерии; заметил голубя, метавшегося под сводами метрополитена и разбрасывавшего вокруг себя мелкие перья. Москвичи выглядели серьёзными, сосредоточенными, деловитыми. Приезжие настороженно озирались по сторонам, возбуждённо галдели, глуповато улыбались.
По Кольцевой линии мы с Александрой добрались до станции «Проспект Мира». Там перешли на радиальную ветку — доехали до станции «ВДНХ». На выходе из метро я тут же вспомнил, что сейчас в Москве уже расцвела ларёчная торговля. Увидел я и ряды торговавших цветами женщин — они стояли около спуска в подземный переход, рядом с вёдрами и корзинами, держали в руках букеты. На цветы я взглянул лишь мельком — сосредоточил своё внимание на стоявшей через дорогу от нас гостинице «Космос».
Я указал на гостиницу рукой и сообщил своей спутнице:
— Нам туда.
Мы свернули к центральному входу гостиницы — я невольно сбавил шаг, потому что не увидел гигантский гранитный постамент с бронзовой статуей генерала Шарля де Голля. Но тут же вспомнил, что его поставили (поставят) только в две тысячи пятом году. Изогнутое здание гостиницы выглядело одиноким без памятника бывшему президенту Франции. Но в остальном оно было вполне узнаваемым — даже его внутренний интерьер сейчас оставался почти тем же, который я видел здесь вплоть до две тысячи пятнадцатого года (тогда я посетил эту гостиницу в последний раз).
Очередь к стойке оформления в «Космосе» сегодня тоже выглядела почти такой же бесконечной, как и в будущем.
— Дмитрий, — шепнула Лебедева, — мы с тобой поселимся в двух разных номерах. Договорились?
Я кивнул.
— Как скажешь, Саша.
Я оплатил два номера на восьмом этаже. На сутки. Их окна выходили на «ВДНХ» — ещё с порога я разглядел за окном номера Останкинскую телебашню и монумент «Покорителям космоса». Прошел мимо двух одноместных кроватей, одёрнул штору, приоткрыл форточку. Пробежался взглядом по главному входу на территорию Выставки достижений народного хозяйства, взглянул на Мемориальный музей космонавтики, проводил взглядом автобусы и трамваи.
Вспомнил, как смотрел на все эти красоты в тот день, когда умерла Лиза. Тогда вот так же хмурилось небо. И точно так же спешили по своим делам похожие с высоты восьмого этажа на жуков пешеходы. В тот раз я так же, как и сейчас, в одиночку занимал двухместный номер. В воздухе тогда пролетали капли дождя. Но сейчас дождь закончился. Лиза сейчас вместе с родителями отдыхала в Крыму. А я теперь не сидел в инвалидном кресле, а вполне уверенно самостоятельно стоял на ногах.
Но на московские красоты я любовался лишь пару минут. Затем распотрошил свой рюкзак и отправился в уборную. С удовольствием принял душ, переоделся в чистую одежду. Не сменил лишь попахивавший поездом жилет: ничего другого на замену ему я из квартиры брата не прихватил. Я разложил поверх покрывала стопки денег, документы, пистолет и нож с украшенной розой рукоятью. Деньги и документы рассовал по карманам, сунул за пояс пистолет, прикрыл его жилетом.
Нож я повертел в руке — живо представил сцену из своего романа «Блондинка с розой в сердце». Сообразил, что сейчас «блондинка» была жива, сушила после душа волосы. Взглянул на часы — прикинул, сколько времени у меня ещё осталось в запасе. Снова постоял у окна, полюбовался Москвой. Моя навеянная воспоминаниями печаль словно смылась струями душа. Настроение заметно улучшилось. Затянутое серыми облаками московское небо уже не казалось мне хмурым и грозным.
Я так и пришёл в комнату к Лебедевой: с ножом в руке. Вдохнул аромат розовых лепестков. Похлопал клинком ножа по своей ладони, осмотрел интерьер номера — сейчас он выглядел даже лучше, чем в две тысячи пятнадцатом году (мебель была почти новой). Подошёл к сидевшей напротив зеркала Александре. Журналистка расчесывала ещё влажные волосы. Её отражение в зеркале разглядывало мой наполовину обновлённый наряд: бежевую футболку и чистые голубые джинсы.
— Зачем тебе нож? — спросила Лебедева. — Почему ты его принёс?