Я не увидел под собой инвалидное кресло-коляску. Представляете? Я ошалело смотрел на широкие семейные трусы в крупную клетку и на свои ноги. Сообразил, что стоял на полу. На таких… коричневых квадратах из керамической плитки. Стоял босыми ногами. Сам! Без посторонней помощи. Только опирался руками об испачканную белыми мазками зубной пасты раковину. Мои ноги чуть дрогнули — я устоял, не свалился на пол. Почувствовал, как напряглись мои мышцы (мышцы ног!). Моргнул и посмотрел в зеркало на брата.
Отметил, что Димка тоже удивился моим достижениям. Словно он тоже помнил, сколько лет я шевелил своими ногами только при помощи рук. Словно он не умер в тот самый день, когда я очнулся в больнице неходячим инвалидом. Я сунул руку под воду, смыл с пальца зубную пасту. Заметил, что Дима в зеркале проделал ту же манипуляцию. Мы оба крутанули вентиль — шум воды стих. Но телевизор за пределами ванной всё ещё бубнил: «…На сцену Дворца съездов поднимается Борис Николаевич Ельцин…»
Я снова опёрся о раковину, будто почувствовал усталость. Разглядывал в зеркале своё отражение — отражение моего старшего брата Дмитрия Ивановича Рыкова. Я смотрел на аккуратно причёсанные густые чёрные волосы, на гладко выбритые щёки, на острые скулы и на чуть зауженные тёмно-карие глаза. Увидел под ключицей шрам-вмятину от пулевого ранения. Я не вспомнил о его происхождении: брат мне почти ничего не рассказывал о своей жизни. Я подумал тогда: «А ведь я не очень-то и интересовался его жизнью. Раньше».
Заметил на лице брата в зеркале печальную улыбку. Вздохнул, пробежался взглядом по ванной комнате. Убедился, что ванная точно такая же, какой она была в начале девяносто второго года, когда я переехал в эту квартиру вместе с десятилетней дочерью. Тогда на двери ванной тоже висел календарь с голой девицей (я когда-то сам сорвал его и бросил в мусорное ведро). На этот раз я к календарю не прикоснулся. Не очень уверенно шагнул в его направлении. Устоял на ногах. И следующий шаг сделал уже победно.
Я вышел из ванной комнаты. Сам вышел! Представляете, Саша⁈ Я убедился, что нахожусь в квартире родителей. После смерти отца там жил Димка. А я переехал туда, когда уселся в инвалидное кресло. После гибели Нади и моей выписки из больницы мы с дочерью поменяли наше прошлое жилище на более скромную по жилой площади однокомнатную квартиру. Та пустовала со дня смерти моего старшего брата. У этой квартиры были несомненные для нас преимущества: центральное отопление (не печное) и лифт в доме.
Я самостоятельно пересёк прихожую и шагнул в комнату. Увидел там ту же обстановку, что была в Димкином жилище в девяносто первом году. Купленная ещё родителями румынская стенка, мягкая мебель, большой ковёр на стене. В углу (рядом с окном) светился выпуклый экран лампового цветного телевизора — с него на меня смотрел ещё вполне бодрый Борис Ельцин, а голос диктора вещал: «…Согласно конституции республики, он принёс присягу, поклявшись соблюдать конституцию и законы России…»
Этот телевизор «Горизонт» «умер» в конце девяностых годов — ему на замену к Новому году мои бывшие коллеги по работе привезли нам с дочерью новенький телевизор «Philips», по которому мы с Лизой в новогоднюю ночь посмотрели знаменитое выступление Ельцина («Я устал, я ухожу…»). Но теперешний Ельцин на экране не выглядел уставшим — скорее, довольным и гордым. Я подошёл к стене и выдернул из розетки штепсельную вилку телевизора. Голос диктора прервался на полуслове. Я посмотрел в окно.
За тюлевой занавеской деревья покачивали украшенными зелёной листвой ветвями. Зеленела и крона тополя, который спилили в две тысячи седьмом году. Я увидел позади неё невзрачное одноэтажное здание с вывеской «Универсам». То самое, которое в две тысячи третьем году выгорело почти дотла, и на его месте в две тысячи четвёртом построили трёхэтажное здание супермаркета «Комета». Я отошёл от окна — в стеклянной дверце серванта вновь заметил своё отражение: отражение моего брата Димки.
Я пробормотал тогда вслух: «Что за бред такой? Чем это меня накачали?»
Взглянул на свои руки — не увидел на них знакомые родинки. Зато приметил тонкую белую полосу шрама между средним и указательным пальцем. Вот эту. Видите её, Саша? Димка в детстве распорол себе на рыбалке руку осколком стеклянной бутылки. Я увидел в комнате портрет родителей, что стоял на серванте рядом с маминым любимым чайным сервизом. Этот портрет принёс брату я: в мае, после папиных похорон. Он потом висел у меня в квартире на стене, рядом с портретами жены, дочери и Димки.