— И я прошу тебя, как бывшего друга, сделать это для меня. Я бы никому не доверил свое здоровье больше, чем тебе.
— Это уважаемая больница, Николо. Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.
— Я заплачу тебе. Черт, я дам тебе все, что ты захочешь. Просто сделай эту чертову процедуру! — Мужчина становился все более встревоженным. Внезапно он обернулся, и его кулак врезался в стену.
— Николо, — прошипел доктор. — Здесь спят дети. Больные дети.
— Просто сделай эту чертову процедуру, Сойер! Что тебе терять?
— Я не знаю? Мою работу? Мою репутацию? Все? Что, если костный мозг не подойдет? Тогда его смерть будет на моей совести.
— Этот подойдет, — хрипло ответил мужчина. — Это также самое близкое совпадение.
— Но это невозможно, если только...
— Если только это не семья. Я в курсе.
— Во что, черт возьми, ты вляпался, Николо? — покачал головой доктор, расхаживая по коридору.
— Ничего такого, с чем я не смог бы справиться, — пожал он плечами. — Я могу сам о себе позаботиться, Сойер. И об этом мальчике я тоже могу позаботиться. Ты знаешь, что ему станет хуже. Что, если следующий раз, когда его приведут к тебе, будет последним? Я не могу представить его мертвым.
— Почему? Что за внезапный приступ сентиментальности? Это на тебя не похоже, Николо. Она тебе даже не нравилась.
— Нет, может, она мне и не нравилась, но это случилось. Она хотела отомстить своему мужу за то, что он изменил ей с этой сучкой, поэтому я ублажил ее на одну ночь, — небрежно сказал мужчина. — Я тоже разозлился, что у этого были последствия. Это не значит, что все это исчезнет, или что он не существует.
— Это все неожиданно может пойти не по плану. Что, если он тоже узнает? Это будет означать войну, и ты это знаешь.
— Он этого не сделает. Ему все равно наплевать. Эта гадюка, его жена, уже позаботилась о том, чтобы разорвать отношения еще до того, как они начались.
— Он знает?
— Что это я? — Он покачал головой. — Но он знает, что это не его ребенок.
— Тогда в этом есть смысл. Его никогда нет рядом, — сказал доктор. Микеле продолжал слушать, хотя и не мог понять ни слова из того, что они говорили. Одно можно было сказать наверняка. Они беспокоились о его здоровье. А это означало, что у него осталось не так много времени. Он не был до конца уверен в том, что влечет за собой смерть. Он понимал, что это как-то связано с присутствием и отсутствием. Каждый раз, когда в его крыле умирал очередной ребенок, он просто исчезал. Вероятно, это случилось бы и с ним. Но, несмотря на то, что окружающие оплакивали других детей, он не был уверен, что кто-то почувствует его отсутствие.
— Предложи пересадку. Никто и глазом не моргнет, я тебе обещаю.
— Его мачеха могла бы. Эта женщина, — доктор выругался себе под нос. — Я никогда не встречал более воинственной женщины. Она спорила со мной по любому поводу. Конечно, она пыталась сделать вид, что беспокоится о нем, но из того, что ты мне рассказал, я уже понял, что это не так.
— Да, у нее не может быть права голоса в этом вопросе. Я распоряжусь о доставке костного мозга, а также о тестах на совместимость, которые мы проведем. Я серьезно отношусь к этому, Сойер. Он должен жить.
— Почему?
Вопрос был прост, и Микеле это тоже интересовало. Почему этот незнакомец так беспокоился о том, жив он или нет? Было ли это из-за того, что он чувствовал его отсутствие? Но он не знал этого человека, так как же можно было почувствовать его отсутствие, если он никогда не ощущал присутствия?
— Ты прекрасно знаешь почему, — мрачно ответил мужчина.
Микеле продолжал прислушиваться к разговору, пока мужчины не попрощались, и доктор не ушел в противоположном направлении, в то время как другой мужчина задержался поблизости. Неожиданно он повернулся и встретился взглядом с Микеле. Тот ахнул и отступил на шаг. Но было уже слишком поздно. Мужчина, которого доктор назвал Николо, решительно направился к нему. Его большая рука коснулась двери, когда он широко распахнул ее, а глаза остановились на Микеле, когда он изучал его с головы до ног.
— Тебе не пора спать, мальчик? — Спросил он суровым голосом. Но его теплые глаза не соответствовали его тону. Микеле моргнул, глядя на него так, словно не мог понять, что он говорит.
— Кто ты? — Спросил он, вытягивая руки перед собой и теребя ткань своей рубашки.
— Это не имеет значения. Пока что — друг.
Микеле наклонил голову и прищурился, чтобы получше разглядеть мужчину.
— У тебя такие необычные глаза, — заметил он, и щеки Микеле залил румянец.
— Ты… Ты так думаешь?
— Я знаю. Знаешь, это очень редкий оттенок, - продолжил он, присаживаясь на корточки, чтобы быть на одном уровне с Микеле. Сдвинув шляпу набекрень, он пригласил Микеле поближе рассмотреть его глаза.
— У тебя они такие же, — его лицо расплылось в улыбке, когда он указал на глаза мужчины. Янтарные, переливающиеся, они колебались между светло-коричневым и серым оттенками, настолько светлыми, что казались почти прозрачными.
— Да, — губы мужчины растянулись в довольной улыбке.
— Моя мачеха говорит, что они неестественные, — тихо добавил Микеле, нервно теребя свои руки.
— Твоя мачеха ревнует. Не у всех такие глаза, как у тебя, мальчик. Ты должен гордиться тем, что у тебя есть что-то уникальное. — Микеле навострил уши, с благоговением глядя на мужчину перед собой. Никогда в жизни никто не говорил ему, что он особенный или уникальный. Никогда прежде никто не хвалил его за что-либо.
— Спасибо, — прошептал он, и тепло окутало все его существо. Мужчина хмыкнул, продолжая изучать его. Поднеся руку к голове, он потер лысину, смущаясь от оценивающего взгляда мужчины.
— Это отрастет снова. — Мужчина поймал его руку, опуская ее вниз. Вместо этого он поднес свою к голове, чтобы погладить ее, как будто приглаживал непослушные пряди волос. — И скоро все закончится. — Микеле не знал, что на это ответить. Он словно прирос к месту, позволив себе в кои-то веки насладиться пребыванием в центре внимания. У него никогда раньше не было такого — никогда взрослые не осыпали его вниманием и добрыми словами. Поэтому он просто кивнул, и его губы растянулись в застенчивой улыбке.
— Вот, — продолжил Николо, доставая из кармана пиджака маленькую коробочку. Глаза Микеле расширились, когда он протянул руку, чтобы отдать ему коробку. Секунду он смотрел на нее, не в силах пошевелиться или протянуть руку.
— Возьми это, — настаивал мужчина.
— Для меня? — Осторожно спросил он, желая убедиться, что ему разрешат прикоснуться к нему. У него было достаточно случаев, когда он прикасался к вещам, которые ему не принадлежали, и всегда в конечном итоге его наказывали за это. Но больше, чем наказаний или побоев, он боялся слов. Ему всегда нравилось представлять, что у него есть какие-то вещи, что они принадлежат ему и только ему. Он представлял, что какой-нибудь безликий незнакомец подарит их именно ему. Но слова, которые он услышит, когда его отчитают, развеяли эту иллюзию. Они напоминали ему, что не принадлежат ему и никогда не будут принадлежать. Что никто не подарит ему ничего, каким бы маленьким оно ни было. Он предположил, что его сестра купила бы, если бы могла. Но у нее не было денег, чтобы что-нибудь купить.
— Для тебя, — кивнул мужчина. Глаза Микеле заблестели от непролитых слез, когда он взял маленькую коробочку, его руки медленно потянулись вперед, чтобы взять ее. Он был осторожен, о, так осторожен. Он обращался с предметом так, словно это была святыня, когда прижимал его к груди. За этим последовали осторожные движения, сопровождавшиеся небольшими проявлениями нетерпения. Ему было любопытно, но он также слишком боялся сделать что-то не так. Поэтому, открывая коробку, он постарался умерить свой энтузиазм. Внутри была маленькая копия пианино. Блестящее красное дерево дополняло чередование черных и белых клавиш. Чем больше он смотрел на пианино, тем больше в него влюблялся.
— Нажми сюда, — мужчина дотронулся пальцем до нижней части пианино. Из этой маленькой штуковины сразу же начал исходить звук. Он был негромким. Но в ночной тишине казалось, что вы сидите в первом ряду на концерте. Заиграла «Меховая Элиза» Бетховена, и у Микеле от изумления отвисла челюсть. Он не знал этого произведения, но для его ушей в тот момент ничто не звучало прекраснее.