— Ты хорошо выглядишь, сынок, — похвалил он Микеле, когда тот садился в машину. На Николо был черный костюм, сшитый специально для его мускулистой фигуры, совсем не похожий на костюм долговязого Микеле. И все же Микеле был рад, что вспомнил о нем, когда пригласил на это мероприятие. Потому что, если кому-то приходится наряжаться, значит, это что-то важное, не так ли?
— Куда мы идем, сэр? — спросил он со своей обычной улыбкой, глядя на пожилого мужчину. Напротив Микеле, развалившись на сиденье, сидел Николо, закинув ногу на ногу, и на его лице было скучающее выражение. Однако Микеле это не обмануло. Не смотря на то, что за эти годы он успел достаточно хорошо узнать Николо. В том, как он держался, было что-то самодовольное, и это еще больше заинтересовало Микеле, куда они направляются.
— Мы едем на похороны, — просто сказал он.
Глаза Микеле расширились.
— На похороны? Чьи?
— Моего брата.
— Я так сожалею о вашей утрате, — поспешил сказать он, и выражение его лица за секунду сменилось с радостного на мрачное.
— Да нет, это была не потеря, — Николо пренебрежительно махнул рукой. — Я иду туда, чтобы заявить о своем присутствии. Это не проявление грусти, сынок. Это демонстрация силы, — сказал он, и Микеле нахмурился.
— Что вы имеете в виду?
— Его бесхребетный сын унаследовал его положение, — покачал головой Николо, не отвечая прямо. — Я должен быть рядом, чтобы не дать ему забыть, что так же легко, как он получил это, это может исчезнуть.
Микеле молчал, просто изучая Николо и его предполагаемую цель. Теперь он знал, что тоже является частью этой жизни, принадлежа к другой семье, у которой были деловые интересы в Нью-Йорке. И хотя поначалу эта информация поразила его, заставив задуматься, не было ли в их знакомстве конфликта интересов, со временем он понял, что может доверять Николо. Он не понимал, почему тот был так добр к нему, и почему вообще захотел общаться с ребенком его возраста. Но Микеле остро не хватало друзей, поэтому он не собирался отказываться ни от каких предложений. Со временем он пришел к выводу, что, возможно, Николо видел в нем сына, которого у него никогда не было, или, может быть, Микеле дал волю своему воображению и напомнил ему кого-то дорогого. Иначе он не вел бы себя с ним так вежливо, когда в прошлом никто его не беспокоил, даже его родственники. Микеле задумчиво кивнул, а Николо продолжал жаловаться на своего племянника и на то, что должность досталась ему, хотя Николо был бы лучшим выбором. Внезапно он вынужден был спросить.
— Зачем вы берете меня с собой?
Это было семейное дело, и Микеле не имел права вмешиваться в него.
— Это урок, сынок, — проворчал Николо.
— Я не понимаю.
— Это урок силы. У тебя свои дурацкие идеалы, а у меня есть конкретная реальность. И я хочу показать тебе, как именно устроен мир.
— Я все еще не понимаю. — Микеле нахмурился, заерзал на стуле и подозрительно посмотрел на своего друга. Николо всегда стремился научить его чему-то новому — о мире и людях. Это было одним из их главных разногласий — тот факт, что Микеле все еще придерживался довольно утопического взгляда на мир, в то время как Николо полностью придерживался циничного.
— Возможно, мой племянник и унаследовал эту должность, но это не значит, что власть принадлежит ему, — продолжил он, устремив на Микеле леденящий душу взгляд. — Если ты не можешь ей соответствовать, то должность это просто статус. В истории их называли марионеточными монархами. Те, кто законно пришел к власти, но не смог ей соответствовать.
До Микеле постепенно дошло, к чему клонит Николо в своих рассуждениях.
— Иногда так проще, поскольку люди, естественно, хотят, чтобы ими руководили. Они не хотят раздоров или хаоса. Они хотят стабильности, которую обеспечивает форма правления. Это, если угодно, контракт между народом и правителем. Народ обещает повиноваться, а правитель — руководить. И все это, конечно, ради всеобщего благополучия. Им все равно, кто дергает за ниточки, пока за ниточки дергают.
— Вы хотите сказать, что людям все равно, кто находится в тени, пока есть кто-то на свету?
Улыбка тронула губы Николо.
— Именно так. И эти похороны — возможность напомнить Валентино, моему племяннику, именно об этом. Он может быть назначенным лидером, но он не может сделать это сам. Его отец не смог до него, кто сказал, что он смог бы?
— Он мог бы удивить вас, — предположил Микеле.
— Удивить меня? — Николо запрокинул голову и рассмеялся. — Этот мальчик никогда не смог бы удивить меня. Я знаю его с детства, и он всегда был слабым человеком. Человеком, которым руководят. А таким людям всегда нужен кто-то, кто мог бы ими руководить.
— Кто-то вроде вас.
— Да. Кто-то вроде меня.
— Но вам это нравится? Руководить из тени? В чем же удовлетворение? — Спросил Микеле, серьезно обдумывая вопрос. В школе он много читал и был хорошо знаком с историей и политикой — вероятно, потому, что никогда не смотрел детских сериалов. Вместо этого он смирился с просмотром документальных фильмов — некоторые из них были даже анимационными. Вначале это была всего лишь история. Но по мере того, как он рос, его мышление тоже стало более зрелым, и он понял, что эти истории были не просто историями. Скорее, это были уроки, которые нужно было усвоить, притчи, к которым нужно прислушаться, и ошибки, которых следует избегать.
— Удовлетворение заключается в том, что я знаю, что мог бы прикончить его в одну секунду, если бы захотел. Что я как тень наблюдаю за ним, как жнец, ожидающий с поднятой косой, —гордо проворчал Николо.
— Вам нравится видеть, как люди нервничают, - заметил Микеле, вызвав улыбку у своего друга.
— Действительно. Потому что, что может быть важнее власти, чем власть над чувствами? Когда ты можешь диктовать, что чувствуют другие, это высшая форма власти. Все остальное — побочный продукт этого процесса.
— Я понимаю, — согласился Микеле, сумевший понять точку зрения Николо. — Но это означает, что тебе никогда не воздадут должное за твою работу, — продолжил он. Что касается его самого, то он не знал, чего бы ему больше хотелось — работать в тени и получить контроль над всеми или быть на свету, где все знают, кто он такой. Его логическая сторона подсказывала ему, что первое было лучшим выбором, поскольку Николо был прав насчет наивысшего проявления силы. Но в глубине души ему хотелось, чтобы его способности хоть раз были признаны. Он всегда был в тени — бессильный и скрытый. Он знал только это, и поэтому тоже хотел испытать противоположное. Возможно, с его стороны было тщеславно желать чего-то подобного, но он устал прятаться — устал принижать свое истинное «я» и то, что он считал своими качествами, чтобы понравиться другим. И в идеальном, утопическом мире, о котором мечтал Микеле, люди признавали его сильные стороны и хвалили его за них, вместо того чтобы пытаться принизить его.