Октавия кивнула.
— Септим говорил мне. Я не знаю, почему вы хотели вернуться сюда.
— Как не знаю и я, — покачал головой Талос. — Я помню лишь обрывки до того момента, как меня поразило видение.
Он медленно выдохнул.
— Дом. Наш второй дом, по меньшей мере. После Нострамо нашим домом стала Тсагуалса, мертвый мир.
— Его колонизировали. Население невелико, и можно уверенно говорить о том, что это произошло недавно.
— Я знаю.
— Что вы будете делать?
— Не знаю.
Октавия подалась вперед на своем троне, укрытая тонким матерчатым покрывалом
— В этой комнате всегда холодно. — Она взглянула на Талоса, ожидая, что он что-нибудь скажет. Он не говорил ничего, и тогда девушка сама решила разбавить тишину.
— Было трудно плыть сюда. Свет Астрономикона не достает досюда с Терры, а волны были чернее черного
— Позволь мне спросить, каково это было?
Навигатор поигрывала прядью волос, пока говорила.
— Варп здесь темный. Невыразимо темный. Все цвета черные. Вы можете представить себе тысячи оттенков черного, один черней другого?
Он тряхнул головой.
— Ты просишь меня вообразить нечто совершенно чуждое материальной вселенной.
— Там холодно, — сказала она, прервав зрительный контакт. — Как цвет может быть холодным? Во тьме я ощущаю привычное отвратительное присутствие: крики душ у корпуса, и далекие язвы, одиноко плывущие в глубине.
— Язвы?
— Если бы я только могла описать их. Огромные безымянные скопления сущностей из яда и боли. Злобные сознания
Талос кивнул.
— Может быть, это души ложных богов.
— Как они могут быть ложными, если они реальны?
— Я не знаю, — признался Талос
Октавия вздрогнула.
— Там где мы плавали прежде, даже вдали от Астрономикона… даже до тех мест дотягивался тусклый свет маяка Императора, и неважно, как далеко от него мы заплывали. Можно было увидеть тени и формы, скользящие по волнам. Безликие демоны, плывущие в текучих мучениях. Здесь же я не вижу ничего. Ничего общего с тем, как меня учили находить путь через шторм. Это как идти вперед вслепую в поисках спокойных путей там, где завывания ветров стихают на мгновение, если стихают.
На мгновение его поразило сходство её впечатлений и ощущения падения в его собственные видения
— Мы добрались, — сказал он. — Ты отлично справилась.
— Я ощутила что-то еще. Едва уловимое. Их присутствие теплее варпа вокруг. Будто чьи-то глаза смотрели за мной, когда я подвела корабль ближе.
— Надо полагать, за нами следили?
Октавия пожала плечами
— Я не знаю. Это был лишь один из вариантов безумия среди тысяч прочих.
— Мы прибыли. Это имеет значение, — очередная пауза повисла между собеседниками. На этот раз её прервал Талос.
— Давным-давно у нас здесь была крепость. Замок из черного камня и витых шпилей. Однажды ночью он привиделся примарху, и сотни тысяч рабов были отправлены строить его. На это ушло почти двадцать лет.
Он прервался, и Октавия смотрела на бесстрастный череп на лицевой пластине. Талос выдохнул в вокс-репродуктор.
— Внутреннее святилище называлось Вопящей Галереей. Кто-нибудь тебе о ней рассказывал?
Она покачала головой.
— Нет, никогда.
— Вопящая Галерея — это метафора своего рода. Мучения бога, выраженные в крови и боли. Примарх хотел переделать внешний мир в соответствии с пороком в собственном сознании. Стены были из плоти: людские тела составляли часть архитектуры, сформированные больше колдовством, нежели мастерством. Полы были устланы коврами из живых лиц, поддерживаемых севриторами-кормильцами.
Он покачал головой. Воспоминания были слишком живыми, чтобы когда-нибудь исчезнуть.
— Вопли, Октавия. Ты никогда не слышала ничего подобного. Они никогда не смолкали. Люди в стенах, стенавшие и пытавшиеся вырваться. Лица на полу рыдали и кричали.
Она заставила себя улыбнуться, хоть ей и не хотелось.
— Это звучит как варп.
Он взглянул на нее и проворчал в знак согласия.
— Прости меня. Ты знаешь, на что похож этот звук.
— Самое скверное в том, что со временем привыкаешь к этому стенающему хору. Те из нас, кто посещал примарха в последние десятилетия его безумия, провели достаточно много времени в Вопящей Галерее. Звук всей той боли становился терпимым. Вскоре, ты начинал замечать, что он доставляет тебе удовольствие. Было легче размышлять, будучи окруженным грехом. Страдания по началу теряли свое значение, но после становились музыкой.
С минуту пророк молчал.
— Разумеется, это было то, чего он хотел. Он хотел, чтобы мы усвоили Урок Легиону, каким, как он верил, он должен был быть.