Глава 20. Нижний Новгород
— «Квитидий Верстомер», значит, — сказал Кузьма, с отвращением глядя на распечатанный листок, подрагивающий на теплом ветру.
Светленькая маленькая дама, протянувшая Кузьме листок, тоже немножко подрагивала, и Кузьма, заметив это, положил ей ладонь на остренькое, узенькое плечико.
— Марина Романовна, — сказал он мягко, — я все понимаю, вы меж двух огней попали. Вам и царскую делегацию надо принять, и с доносом мерзким разобраться, тем более что он и не донос, а публичная статья онлайновая как бы. Верно же?
— Вы меня поймите, Кузьма Владимирович, — слегка задыхаясь, сказала маленькая дама в великоватом пиджаке, — вы простите, что я прямо на полдороге вам это притащила и за семь верст до официального места встречи прибежала, но только мне показалось, что вам знать надо, я в курсе, что вы без телефонов…
— Я вам страшно благодарен, — сказал Кузьма серьезно. — И давайте-ка, чтобы не загадочничать, я экспедиции своей расскажу, о чем речь, и вас представлю.
— Давайте, — сказала дама и энергично кивнула. — А я еще расскажу, что вас ждет, жизнь полна сюрпризов.
Почему-то она очень мне нравилась, эта немолодая дама, и Кузьме, кажется, тоже. Маленькая, как ее хозяйка, ярко-голубая машинка, на которой дама приехала встречать нас, была запаркована прямо перед нашей подводой. Кузьма крепко постучал по подводе, и через пару минут появился на свет заспанный Аслан, а следом за ним выбрался, захлопывая книгу, свежий, как цветок, Сашенька в идеально сидящем костюме.
— Смотрите, дорогие коллеги, — сказал Кузьма, держа листок перед собой. — Мы с вами — а в частности я — грабители и растратчики. Про нас тут заметка вышла, а к ней полторы тысячи комментариев набежало, между прочим. И с перепостами, судя по вот этой цифирке, все в порядке.
Вглядевшись в напечатанное, я среди налипших на текст рекламных объявлений и прочего мусора сумел разобрать только заголовок: «Слоновьи сапоги и человеческие слабости».
— Тут написано, что украли мы с вами — вернее, повторюсь, я — полтора миллиона царских денег, выделенных казной слону на сапоги, и от этого наш бедный Бобо вынужден топать босиком и вчера поранил ногу. Дальше замечательный автор — кто именно, я вам потом расскажу — сообщает: «Случившееся ставит всю экспедицию под один большой вопросительный знак, и мне, дорогие читатели, от этого страшно и тревожно. Я видел залитый кровью пол креативного пространства „ДZZZЕРЖИНСКИЙ“, обещающего стать главным культурным центром притяжения для молодежи нашего замечательного города, видел испуганные лица людей, чей праздник оказался испорчен… Не видом крови! Нет! Наши юные граждане вида крови не боятся! Но страхом за бесценное царское имущество, судьба которого теперь находится под угрозой! Сможет ли раненый слон Бобо преодолеть оставшееся ему расстояние? Или необъяснимая (но, кажется, всем понятная — долго гадать не надо!) причина, по которой у Бобо нет сапог, станет его печальным концом?..» Нет, подождите, — сказал Кузьма, — тут самый сладостный пассаж впереди, вот: «Нарыв ли сразит Бобо? Заражение крови ли? Гангрена ли погубит несчастного и милого слона? Неизвестно… Зато известно: в сапогах за полтора (!) миллиона рублей (а сколько стоят твои сапоги, читатель?!) ничего подобного не случилось бы!» Такие дела. Дорогой Аслан Реджепович, погубила ли гангрена нашего Бобо за то время, что мы сюда добирались?
— Я утверждаю, что Бобо жив, — сказал Аслан со всей возможной серьезностью, сложив руки на груди.
— Ну слава богу, — печально ответил Кузьма, — а то я уже сомневался. Может, он зомби. Может, он из кого ночью мозг пытался выесть?
Я смущенно вспомнил все жадные вопросы, которые задавал на переходе уставшему, сонному, еле бредущему Квадратову, и потупился, но, кажется, Кузьма вовсе не это имел в виду.
— Нет? Не пытался? — уточнил Кузьма. — Ну слава богу.
— А кто, простите, этот мерзкий донос написал? — спросил вдруг Квадратов. — И, простите, зачем? Доносы же зачем-то пишутся, не просто так. Интересно.