Внезапно Кузьма сказал:
— Простите, пожалуйста, Дмитрий Константинович.
Вересков замер, а потом крутанулся на одной ножке и оказался с Кузьмой лицом к лицу.
— У меня один вопрос всего, — сказал Кузьма.
— Счастлив буду! — с замершей улыбкою воскликнул Вересков.
— А как же задача построения устойчивой патриотической семьи? — очень серьезно спросил Кузьма. — Меня волнует, знаете, что девушки у вас в одном цеху, молодые люди в другом по большей части. Выйдут наружу — и начнут знакомиться, не дай бог, с либералами. Очень, очень волнует.
— Так мероприятия же! — всплеснул руками Вересков. — На фэшн-показах вместе, на лекциях, концертах, выставки я еще забыл упомянуть, дубина стоеросовая, — вместе! А в кафе? Самое то под чаек… Вместе!
— Понимаю, — задумчиво сказал Кузьма. — Отдых вместе, работа врозь. Неплохо, неплохо. Только не приведет ли это нашу патриотическую молодежь к тому, что будущие муж и жена не умеют совместно решать творческие и боевые задачи? Вот что меня очень беспокоит. Надо, надо, мне кажется, обязательно внести в план работы как можно больше тяжелых, нагрузочных мероприятий, приучающих девушек и молодых людей слаженно трудиться бок о бок. Быть, так сказать, одной сатаной. Например, субботники по уборке территории с переносом грузов на большие расстояния помогли бы, на мой взгляд. Работа по расчистке заброшенных цехов могла бы отлично пойти. Часть зачистки пространства от собак под руководством специалистов тоже наши прихожане могли бы взять на себя, очень должно эмоционально сближать.
Зорин пнул Кузьму локтем в бок. Я посмотрел на Сашеньку — тот ковырял пол носком и облизывал губы. Вересков смотрел на Кузьму, не переставая улыбаться. Когда Кузьма договорил, Вересков вытащил из кармана джинсов узкий черный блокнотик с прикрепленной к нему металлической ручечкой и быстро что-то накалякал.
— Золотые слова! — сказал он мягко. — И принцип понял, и идеи конкретные записал! Спасибо вам огромное, Кузьма Владимирович, будем работать, работать и работать! Я тоже хотел задать один вопрос всего: с восторгом читал про сапоги для вашего слоника, слежу внимательно за патриотическим творчеством нашего земляка Гогоши Яковлевича… Не подошли сапожки, да?
И прежде чем Кузьма успел открыть рот, Вересков глянул на часы, в ужасе прикрыл пухлые розовые губки рукой, воскликнул:
— Бежим-бежим-бежим! — и помчался туда, где должна была нас уже ждать патриотически настроенная молодежь города Дзержинска, и не осталось у нас никакого выбора, кроме как помчаться за ним.
Народу перед сценой и правда было много — и камер много, и меня поставили справа от сцены, а люди мои сели в первом ряду, и после бурного выступления Верескова, рассказавшего, что его маленькое дело как директора — всех привечать и ни за что не отвечать (смех), вышел на сцену Кузьма. Я вдруг увидел, что синий его костюм плохо сидит на нем; что Кузьма мой, как и я, похудел ужасно; что брюки его дают в поясе большую складку; и еще я понял внезапно, что Кузьма, кажется, к речи не готов и произносить ее не хочет, а говорить все равно будет, и неожиданно испугался, сам не знаю чего. Кузьма же, перекинув микрофон из руки в руку, посмотрел в зал и медленно, широко улыбнулся, и вдруг я вспомнил, когда видел у него такую улыбку, — было это в Богучаре, в Богучаре: «Илюша, хочешь на слоне покататься?..»
— Здравствуйте, дорогие юные и не только юные патриоты, — сказал Кузьма мягко. — Мы же здесь все патриоты, да? И пространство наше новое — патриотическое, хотя мудрый Дмитрий Константинович предлагает на это слово не напирать — думает, люди его испугаются…
Я покосился на Верескова. Он стоял и миленько улыбался, сложив пухлые ручки на груди и набычив круглый лобик.
— А я думаю, хорошее слово, чего его бояться, — задумчиво сказал Кузьма. — И то, что Дмитрий Константинович его немножко стесняется, — это очень о многом сегодня говорит. О том, как им пользуются и какие вещи под его прикрытием делают. Я знаете о чем думал все время с тех пор, как Дмитрий Константинович поделился со мной своими опасениями насчет слова «патриотизм»? Я думал о том, как влюбляются третьеклассники. Все помнят, да, что бывает, если в третьем классе кто-нибудь прознает, что ты влюбился в девочку — или, не приведи господь, что девочка в мальчика влюбилась? Замучают, задразнят, до слез доведут. Это потому, что в третьем классе считается, будто влюбиться — значит, дураком каким-то себя показать и сплошные глупости творить: сумку, там, за девчонкой какой-то таскать, подарки ей дарить, хвостиком за ней бегать, слушаться ее во всем, голову потерять на пустом месте… Смешно, да? А потом, взрослым, ты понимаешь: ничего в любви смешного нет, великая это вещь, лучшего человека из тебя делает каждую секунду. И еще понимаешь, что даже тогда, в третьем классе, любовь бывала великим горем, только даже в этом случае ты от любви не отказываешься… И вот я ходил по этому замечательному как бы патриотическому креативному пространству и думал: что же это некоторые люди со словом «патриотизм» — с любовью к своей стране то есть — ведут себя как третьеклассники? Что же мы такое с этим словом ужасное наделали — и продолжаем делать — в последнее-то время, что его и вслух сказать бывает стыдно и что оно многих людей от любого занятия может отпугнуть?..