— Гер Шлегель…
— Молчи. Я не смею стоять и у твоих ног… я умираю, Агнешка. Но я надеюсь на то, что ты… останешься жить. Я желаю… твоего счастья.
— О, гер Шлегель, я…
— Молчи. Я буду способствовать тебе, Агнешка. Ты сможешь вить из своего «волка» веревки. Только ты должна рассказать мне все, что знаешь об этом страшном человеке.
— К сожалению, я ничего не знаю о Вольфе… только то, что он травил крыс и… Нет, я не знаю, кто он… Он разведчик и защищает меня — это все, что мне известно.
Я сжал зубы и разжал кулаки, осторожно разгибая пальцы. Ясно мне, что он задумал. Искушает невинную душу! Морочит разум боящейся до беспамятства девушки! Я метнулся к нему из темноты. Кошачий прыжок — и я рухнул ему на грудь. Прижал коленями его руки, а рукой — его горло. Нагнулся к нему и заорал ему на ухо, стараясь сбить его мысли с дороги так же неожиданно, как сбил его с ног.
— Шлегель, не думай, что смерть от моей руки будит менее страшной, чем от этой заразы! Ты не подступишься ни ко мне, ни к моей девушке, ни к моему бойцу! Я не позволю тебе разделить нас распрей и выдать всех с головой!
Я перешел на едва различимый шепот, заставляя его прислушиваться, и снова закричал, оглушая его, не давая ему сосредоточиться и собраться с мыслями.
— Не ты заберешь у меня все, а я — у тебя! Я заберу у тебя все, Шлегель! И твои шкуру! А главное, — твою правду! Ты расскажешь мне все, что знаешь — обо мне, о моих людях!
Войцех продрал глаза от моего резкого крика и постарался отодрать меня от Шлегеля, не отходящего от шока. Но я оттолкнул поляка, не отпуская пульса немца. Только Войцех, пользуясь своей неимоверной силой, охватил меня медвежьим захватом и оторвал от готового говорить Шлегеля, несмотря на мое отчаянное сопротивление.
— Ян, что ты?! Ты же прикончишь немца!
— Пусти, придурок! Он сейчас скажет! Пусти!
— Нет, Ян! Тебя по голове били! Ты убьешь его!
Я поник в руках поляка, понимая, что момент потерян, и немец, обретший четкость мышления, больше ничего мне не сообщит. Агнешка, все еще прикрывая рот рукой, перевела полный ужаса взгляд на меня.
— Вольф, ты можешь убить нас всех, но не можешь отрицать, что он сказал правду. Он сказал правду, Вольф! Про все!
— Ему нельзя верить, Агнешка!
Войцех нахмурился, смотря на мрачно молчащего немца и сурово складывая на груди руки.
— Если так, надо его прикончить.
— Нет, Войцех. Мы его не тронем — он и так умрет. А мне нужно знать, как и когда он умрет… и что он скажет мне перед смертью.
— Но он опасен, Ян.
— Он давит — всегда и везде. Он не позволяет вам заметить его давления и принуждает вас стать врагами себе, а не ему… и считать врагами друзей, а не недругов. Но он не опасен для вас, когда вы понимаете, как он делает вас опасными для себя. Главное, — не верьте его словам… не смотрите ему в глаза, не слушайте его голоса. Иначе он заманит вас в ловушку — заставит вас выдать себя и меня заодно. Пока вы все его приемы не изучите, он будет способен совладать с вами обоими — управлять и тобой, Войцех, и тобой, Агнешка. Он вам на подкорку будет воздействовать, не давая думать трезво и видеть ясно. Вы для него — ничто иное, как кролики для удава!
Глава 44
Подбрел к дороге — жду, блуждая в пролеске.
Вышел на дорогу, всматриваясь вдаль. Пошел обратно в пролесок.
Проехал грузовик, и я снова вышел на дорогу. Завидел впереди шведа и замер, затаил дыхание. Он, в сапогах и штанах офицера СС, в шинели советского морского офицера и… в майке с пирамидой черепов… а на его голове — красные колючки и… Он направляется прямиком ко мне, распевая походную песню на чистом немецком… Черт…
— Товарищ офицер, ты что творишь?!
Швед остановился, растягивая рот от уха до уха.
— А что, чисто же пою! Не спорь, у меня хорошо получается, хоть и кашель порой мешает! Немцы меня за своего принимают, а я же немецкий совсем недавно начал осваивать! Мне нравится! Я горжусь достижениями, Охотник, так что слушай дальше!
— Я не про песню! Про песню после! Я про форму! Про шинель и фуражку, Швед!
— А что, помянул Советский Союз… флот.
— Ты с ума сошел в таком виде расхаживать?!
— Я и в Берлине так — и ничего…
— Раздевайся!
— Что, здесь?
— Здесь!
— У меня с собой нет…
— Все равно, что смены нет, — раздевайся! И краску с волос смой!