Бегу прямо. Толкаю дверь. Направо. Блок открыт, только замок — заклинило. Черт! Снова мне Снегирев подножку подставил! Открываю дверь силой. Захожу в хранилище.
— Время!
Хватаю контейнер, помеченный впечатанным в память кодом, поворачиваю. Несусь проч.
Начинаю восхождение. Наверх вскарабкаться труднее. Черт… Перчатка проскользнула. Чуть не сорвался. Удержался. У меня в руке засветился экран.
Подключаюсь к системе, настраиваюсь на сигнал.
— Спецназ на объекте! Соколов, шевелись!
Снова внедряюсь в систему. Сложная структура. Тонка тропинка среди кучи данных — одни коды встают на пути преградами, требуя верного ввода других, открывающих доступ к третьим. Черт! Давай! Идти не так далеко! Не так долго! Давай, соображай!
Барьер взят! Подключаю подачу энергии. Осталось только…
— Бойцы на подходе! Блокируй замки!
Черт… Осталось отдать команду — одну команду. Только меня сносит, стягивает вниз. Я путаюсь в проводах и…
— Время вышло! Тебя взяли! Уже взяли и уже допрашивают! Давай наверх!
Мокрый, как потопленная мышь. И в глаза течет… и из глаз течет. Попало как-то что-то — какая-то коррозийная пыль… или соль разъела. Черт…
Вылез на землю и, изогнувшись в спине, как первейший гепард перед спринтом, рванул к одиноко стоящей сосне. Под ней и свалился в изнеможении, притворившись мертвым, как последняя падаль.
Переведя дух, вытер лицо грязным рукавом. Товарищ полковник присел рядом, нервно стуча пальцами по часам с неумолимо несущимся к черту секундомером.
— Триста семьдесят пять. Соколов, считай, на месте стоишь.
Я сокрушенно резанул рукой прохладный предрассветный воздух.
— Я вам не червяк. Не ждите, что я так сразу под землей весь путь на высокой скорости пролечу.
— Соколов, червяки не летают.
— Раз червяки не летают, я — и подавно не полечу. Тесно же в коробе, как в змеиной заднице.
Похоже, Степан Петрович собрался произнести что-то глубокомысленное — жду изречения его мудрой мысли, ища под курткой мятую пачку сигарет.
— Рожденный ползать, летать не будет.
— Это вы в мой огород булыжник бросили?
— Камень, Соколов, — я кинул камень. Ты что, русский язык забыл совсем?! Или ты его … не знал никогда?!
Конечно, сейчас так ему и скажу, что на русском с ним с первым словом перемолвился за несколько лет отсутствия. Я не только в речи русской навык теряю с годами, но и письменность вспоминаю с трудом — мне ведь и мыслить на русском тяжело в последнее время стало.
— Узнаешь с вами. Меня всему такие, как вы, учили. Так что ко мне претензий не предъявляйте.
— Хватит мне из себя строить! Ты сначала мысли излагать научись, как нормальные люди!
— Я с вами говорю, как думаю.
— Тогда думать учись, как нормальные люди!
— Нормальные люди не думают — им просто не нужно. Не придирайтесь к словам. Когда надо, я, как надо, говорю. Отдых мне нужен, устал я.
— Не будет тебе ничего, пока чисто не пройдешь! Худей, Слава!
— Вы что, серьезно?! Я же и так у вас тощий стал, как борзая обритая.
Я тихонько смеюсь про себя, а Степан Петрович так же тихонько скрипит зубами.
— Надо будет, ты у меня ободранной, а не обритой, борзой бегать будешь! Я приказ получил хоть шкуру с тебя спустить, а к цели тебя за считанные секунды подтащить! Худей!
— Я же тогда не только в коробе, а вообще — на ногах держаться не буду! Буду ползать, как…
— Хватит! Хватит с меня твоего красноречия и сквернословия!
— А вы меня грубостью на такие изысканные выражения не толкайте.
Степан Петрович покачал головой, прогоняя раздражение. Достаем мы друг друга в последнее время сильно. Конечно, заперты мы с ним вдвоем на базе довольно давно. И все время нашего совместного заключения гоняет он меня без устали в глухом лесу за высокими заграждениями. Оба мы измотались совсем, и нам обоим в руках себя держать достаточно трудно стало. Не подходим мы с ним друг другу — на одной выдержке железной держимся и дело общее не губим. Нас же с ним, как космонавтов перед полетом, на терпимость друг к другу не тестировали — просто заперли здесь приказом, как замком.