Прескотт оглянулся через плечо. — Присаживайся. Положение действительно настолько обнадеживающее, как мне показалось?
Хоффман положил фуражку на сгиб локтя и с трудом отвел взгляд от стоявшей на столе Прескотта чашки кофе. Он вытащил листки со свежими данными, которые неизменно готовили для него перед каждым из этих бессмысленных ежемесячных докладов, и начал перечислять цифры. Снабжение продовольствием — на десять процентов меньше нормы. Боеприпасы — на треть меньше заявки. Энергоснабжение от местных источников — двенадцать часов в сутки.
"Обычное дело…"
— Я бы хотел подчеркнуть лишь одно обстоятельство, Председатель. После применения светомассовой бомбы нам приходилось сталкиваться только с трутнями, да и то в меньших количествах, чем прежде. Обычно за неделю мы подвергались нашествию полного спектра Саранчи — бумеров, немацистов и риверов. А также огромного количества трутней.
Хоффман замолчал. Он сказал все, что должен был сказать. Прескотт продолжал смотреть на него, словно ожидая хороших новостей. В наступившей тишине тиканье старинных часов напоминало стук осыпавшихся с обрыва камешков.
Терпения Прескотта хватило на шесть долгих секунд.
— Ну, так что, она сработала? Бомба сработала?
Хоффман в эти дни предпочитал не доверять надеждам. Они имели обыкновение тотчас рассеиваться. Он старательно пытался удержаться в рамках определенности и точных подсчетов.
— Бомба разрушила цитадель Саранчи, — осторожно произнес он. На самом деле у него сложилось несколько другое впечатление, когда светомассовая бомба громила туннели врагов, но он не видел смысла докладывать об этом Прескотту. — На поверхности наблюдается гораздо меньше Саранчи, и бомба избавила нас от большей части криллов. Но ввиду невозможности обследования туннелей и точных подсчетов я не в состоянии оценить полный эффект этого оружия. Время покажет.
— Людям нужны хорошие вести, чтобы продолжать жить, Виктор.
— Сэр, как только они появятся, вы узнаете о них первым…
— Моральное состояние много значит.
— И для армии тоже. Проблемы с экипировкой давно уже достигли критической точки. — Этот разговор почти в точности повторялся между ними каждый месяц. — Мы вынуждены подумать о привлечении большего количества гражданских ресурсов для обслуживания нужд армии.
— И как я смогу это объяснить, если набеги Саранчи стали реже?
"Черт, я в любом случае ничего не сумею добиться. Или нет?"
— Не сочтите за дерзость, но перед кем вы должны оправдываться?
— Перед населением. Люди голодают уже долгое время.
— Но без эффективной армии они просто погибнут.
— Я больше не хочу подавлять восстания из-за скудных пайков и отключений энергии.
— Послушайте, Председатель, в настоящее время мои бойцы заняты меньше, чем обычно. Сейчас самое время перераспределить некоторые ресурсы и по возможности восстановить оборудование. Даже если Саранча уже побеждена, для реконструкции потребуется сильная армия. Пусть кое-кто думает, что напряжение спадает, у вас все равно остается целый ворох проблем.
Окажите нам поддержку сейчас, когда появилась возможность перевести дух.
Все это было верно, все согласно теории, но Хоффман понимал, как надо подталкивать политиков. Они предпочитали короткие дистанции, но стоило указать им новую угрозу — и они устремляли взгляды к новым горизонтам. У Хоффмана не было возможности заниматься иными вопросами, кроме тех, что тревожили его сейчас: как обеспечить своим солдатам продовольствие и боеприпасы еще на день, неделю или месяц. А если Прескотт отстанет от него и займется волнениями гражданских жителей и трудностями восстановления, у Хоффмана будет одной заботой меньше.
— Я все понимаю, — сказал Прескотт. — Я тоже носил мундир.
"Восемнадцать месяцев. Для видимости. Ты хоть раз был под огнем? Нет".
— Тогда вам известны наши проблемы, сэр. Солдаты платят своими жизнями, а гражданское население должно получать необходимый минимум, чтобы продолжать работу. Любой другой вариант был бы неприемлем. И привел бы к поражению.
Прескотт отвернулся к окну, скрестил руки на груди и уставился на город. Грязный налет на стекле — обслуживающего персонала давно уже не было, как не было и других атрибутов менее жестокой войны — придавал изломанной линии горизонта над Хасинто более мягкие очертания.
Прескотт глубоко вздохнул:
— Средняя норма мужчины из гражданского населения составляет две тысячи триста калорий в день. Это треть нормы солдата. Женщинам достается тысяча восемьсот калорий. Энергия включается на двенадцать часов из двадцати шести. Вода подается с перебоями. Если бы мы не привязали детей школьными рационами, улицы заполнились бы подростковыми бандами.
Виктор, моя обязанность — поддерживать человеческое общество любыми средствами. Я должен думать о том времени, когда закончится война. Мой долг — обеспечить завтрашний день.
— Что ж, я простой вояка, — негромко произнес Хоффман. — И мой долг — позаботиться о том, чтобы завтрашний день настал.
— Ну, поднять людей против Саранчи не составляет труда, — сказал Прескотт. — Это не Маятниковые войны. Саранча даже отдаленно не напоминает людей. Никто и не заикается о том, чтобы выслушать другую сторону. Это антагонисты людей, настоящие чудовища. До сих пор ненависть и приверженность своему племени только объединяли человечество.
— Мы продержались четырнадцать лет. — Хоффман поднялся и надел фуражку. Благодаря длительной практике он почти бессознательно выровнял эмблему по линии носа, касаясь металлической кокарды указательным пальцем правой руки, тогда как левой придерживал задний край головного убора. Временами, дотрагиваясь до эмблемы в виде черепа, он спрашивал себя, является ли этот значок предметом гордости или своего рода пророчеством. — Это можно считать блокадой, а я неплохо в них разбираюсь. Укажите мне объект, и я отвечу, справлюсь ли я при имеющемся снаряжении и живой силе.
— Я подумаю, что можно сделать, — ответил Прескотт.
При этих словах Хоффман понял, что пора уходить.
Теперь вокруг него в основном остались мужчины. Дни женщин в форме времен Маятниковых войн давно миновали. Но, выйдя из кабинета, Хоффман увидел, что у стенного шкафа, спиной к нему, стоит молодая женщина в строгом голубом костюме, возможно, та самая, что приоткрывала дверь туалетной комнаты.
Женщина задвинула ящик и повернулась, и тогда полковник заметил, что она беременна. В современном мире возникла еще одна задача: заменять не только изношенные узлы машин и вооружения, но и восстанавливать само человечество.
"Однако на это уйдет гораздо больше времени…"
— Мадам, — вежливо произнес он и прикоснулся пальцем к фуражке, после чего вышел на прилегающую площадь.
Возможно, ему только почудилось, но тучи слегка рассеялись. Хоффман поднял голову и ничего не увидел. Ничего — это тоже хороший знак.
В радионаушнике раздался треск; голос лейтенанта Штрауд показался более напряженным, чем обычно:
— Сэр, зафиксировано еще два выхода трутней. «Дельта» направляется к бульвару Правителя на соединение с отрядом "Эхо".
— Спасибо, лейтенант. А теперь можете немного поспать. Вы не единственный дежурный офицер на данный момент. Скажите Матьесону, чтобы он перенес свою ленивую задницу на ваше место.
— Есть, сэр. Штрауд закончила.
Связь оборвалась. Аня Штрауд не смогла обмануть Хоффмана. Отряду «Дельта» она уделяла особое внимание, несмотря на весь свой утонченный вкус и склонность к изящным искусствам. Возможно, она решила, что могла бы изменить Маркуса Феникса и сделать из него вполне достойного человека? Если так, Хоффман наверняка переоценивает ее умственные способности. Но он не будет читать ей нотации и отговаривать от намерений связаться с такой неподходящей личностью. Пока чувства не мешают Ане исполнять служебные обязанности, это ее личное дело.