Но когда дрова сгрузили и Гриша перетащил в дом полмешка муки, торбу крупы, а потом из-под сена достал узелок с солью, тетя опять заплакала. «Это ж она из последнего!» — сказала о Гришиной матери, приславшей такой дорогой гостинец.
В войну на оккупированной территории в магазины не привозили никаких продуктов. Все прилавки были забиты немецким порошком для чистки посуды. Бабы попробовали им стирать белье — не годится. Ну, со стиркой дело скоро наладилось, вспомнили дедовское средство — щелок. Без сахара тоже стали обходиться. А вот соль ничем не заменишь. И все же ее кое-как доставали. Городские жители выменивали соль у немецких солдат на всякие драгоценности. Золотые сережки, перстни, даже обручальные кольца — все шло на соль. А уж потом за этот дефицит горожане выменивали у крестьян продукты. Соль стала вместо денег. Все теперь расценивалось на килограмм соли.
Вот почему, взяв засаленный холщовый узелок с солью, тетя Нина зажала его в обеих руках, поднесла к самому лицу и опять заплакала.
— Ох, Оляна, это ж она пуда два муки отдала за эту соль! Зачем же мне так много…
— Не за муку, за мамины сережки да перстень, — пояснил Гриша. — Да вы не переживайте, тетя Нина, пока есть, будем делиться последним.
Это он, конечно, сказал словами матери, но и сам был настроен делиться каждой крошкой.
До полуночи Гриша рассказывал обо всем, что считал интересным для тети. Та слушала, а сама все выглядывала в окно, будто бы кого-то еще ждала.
И только утром, разбудив племянника, как только взошло солнце, рассказала, чего она все боится. Оказывается, третий день село опять ждет карателей. Ночью те не очень-то ездят — в лесах появились партизаны да отряды красноармейцев, не пробившихся к фронту. А чуть утро займется, люди сидят на узлах. Мужики дежурят по концам села, чтобы вовремя сигнал подать. Все побегут в лес — теперь уже пощады от тех супостатов не жди.
И тетя Нина пояснила, почему такой страх. Два раза немцы брали хлеб. Все до зернышка выскребли. Кто догадался, заранее закопал в землю, тот и спас какой мешок. А на той неделе староста объявил, что с каждого двора еще полагается по пять пудов пшеницы и по теплому полушубку.
— В прошлом году-то немцам под Москвой русские морозы дали жару, так теперь они в шубы лезут, бабьими шалями кутаются. Староста каждому напомнил: ежели приказ этот не будет выполнен, случится то, что в Речице…
Гриша, как и все люди в округе, знал, что село Речица фашисты сожгли дотла, а кто не успел убежать, тех спалили заживо в собственном доме.
На завтрак тетя Нина накопала в огороде картошки, рассказывая при этом, что почти все жители села не стали в эту осень выкапывать картошку, хотя уже давно пора.
— В земле сохранней. Нагрянут, хлеба не найдут, картошку заставят вывезти в город. Вот люди и приспособились. Только староста выкопал свою и даже просушил на виду у всех. Вот какой я примерный. А ночью все равно закопал больше половины урожая. Люди все видят…
После завтрака тетя Нина стала торопить, чтоб уезжал подальше от греха. Гриша, чтобы ее не расстраивать, не стал спорить, сказал:
— Выкопаю за сараем ямку для продуктов и уеду.
— Яма у меня давно есть. Только нечего в ней было прятать, — ответила тетя и, чтоб племянник больше не задерживался, вместе с ним отнесла в подземелье все, что он привез.
— Запрягай и уезжай, — умоляла она.
— Так, может, и вы со мной поедете? Мама так и сказала: лучше было бы всем вместе эту беду бедовать.
— Никуда я от Тимочкиной могилки не поеду. Ни-ни! — заявила тетка и сама стала запрягать коня.
А Грише так еще хотелось пройтись по селу. Здесь были у него друзья, с которыми когда-то свел его Тимка — храбрец и заводила. И Гриша придумал, будто мама просила еще зайти к учителю, передать что-то от их учительницы.
Тетка его не пускала. Но он дал слово, что будет очень осторожным и, если что, бегом вернется.
Запряженному коню он подложил охапку уже подопревшего на чердаке сена и побежал. А тетя так и осталась ждать его на улице возле калитки.
Села Гриша не узнавал. Многие дома, особенно те, что крыты соломой, стали похожими на воробьев с растрепанными крыльями. Не слышно было ни говора людского, ни крика петухов, ни собачьего лая. Петухов и кур в селе почти не осталось. Злых собак фашисты перестреляли. А люди сами притихли, затаились.
Раньше, бывало, пройдешь улицей в это время и по запаху узнаешь, кто что готовит. А теперь в домах под соломенной крышей и печки не топились. Может, кто и топил, да так же рано, как тетя Нина, чтоб потом быть готовым к налету карателей.