Рядом с Паршиным стоял старый мастер Голубев, вначале спокойный и молчаливый, он теперь, порываясь к трибуне, громко требовал построить еще одну бронелетучку. И когда окончился митинг и под сводами крыши загремело «ура», Голубев поднял свою жилистую руку и кричал так, как будто бы шел в атаку.
— Пойдем, Петруха, — звал он Паршина, — я покажу тебе, что мы сработали нашей бригадой.
В механическом цехе стоял пульмановский вагон, утративший свой первоначальный вид. В нем была вто-paj|, внутренняя стенка. Между ней и наружной стенкой засыпан песок. Колеса закрыты навесными броневыми плитами. Пустые амбразуры ждали пулеметов. Посредине вагона возвышалась вращающаяся станина, предназначенная для трехдюймового орудия. Заклепывались последние болты. На контрольную платформу рабочие грузили шпалы, рельсы и путевой инструмент.
ГТарщина встретили шумно, наперебой протягивали руки, забрасывали вопросами. Он стоял, окруженный всей бригадой, смущенный радостной ветреней. К нему подошел Чуфаров, обнял его.
— Многое, Петро, переменилось .с тех пор, как ты ушел. А вот тисочки твои сохранились. За ними стоит Степан, младший сын Голубева.
— А Спирин?
— Спирин своего добился. Помощник машиниста. Наверно, поведет бронелетучку. И его увидишь не сегодня, так завтра. А я признал тебя, Петро, но сомневался. Да и не диво. Лет вон сколько отмахало. В бригаде люди все новые, молодые, а те, что были, кто в армии, кто погиб, а кто ушел невесть куда.
— А ты мало изменился, — заметил Паршин, — такой же как был, только разве возмужал. Женат?,
— Двое детей. А ты?
Паршин вздохнул и грустно, улыбнулся.
— Воюю.
— Как наша работа? — не унимался Голубев, показывая на бронелетучку.
— Кто будет устанавливать орудие? — спросил Паршин.
— Техник-артиллерист. Золотой парень. Поехал за пушкой. Сегодня и пулеметы привезут.
— Замечательное сооружение. Хорошо! — похвалил Паршин.
— Хорошо-то хорошо, а вот куда меня денут? Ведь я не отступлюсь. Или на бронелетучку, или к тебе прибегу. Ты уж мне винтовочку припаси, а?
— Не обижу, Прохор Дмитриевич.
— Спасибо.
Паршина провожали товарищи. Он взошел на мост, а они стояли внизу. Паршин поднял руку и впервые за долгое время ощутил, как к сердцу подкатила теплая волна и зарябило в глазах. Он взял под козырек, повернулся и, громко стуча сапогами по деревянному мосту, пошел в город.
Военком Холодов, вернувшийся из Совета обороны, беспокойно ходил по комнате. Глубокая складка легла на его выпуклый лоб. Он резко останавливался и, нагнувшись над столом, разглядывал карту. Красные и синие карандашные пометки, линии и кружки легли вокруг пригородных поселков и города.
— А, прекрасно! — сказал он навстречу входившему Паршину. — Только что вспомнил о тебе. Прикидывал наши силы. Их мало. Садись и рассказывай, как идут дела, что слышно нового, как на оборонительных участках?
Паршин положил на стол планшетку, тяжело опустился на стул.
— Устал?..
— Да. Но имею полное представление и не совсем удовлетворен виденным.
— Не удовлетворен? Это хорошо. Восхищаться нечем. Сам знаю, что окопы, мелковаты, проволочные заграждения очень плохи.
— Если бы у нас было больше времени...
— Тогда бы? — бросил на ходу Холодов и, остановившись у стены, повернулся к Паршину.
— Мы бы усилились, окрепли и подготовились. Тогда бы нам не был страшен ..Мамонтов, имей он сил даже вдвое больше.
— А сейчас страшен?
— Не страшен, но опасен. Должен откровенно сказать, очень опасен, а у нас не хватает времени для подготовки.
— Вот теперь я с тобой согласен. Именно опасен, и успокаивать сёбя тут нечего. Вот посмотри, — подошел Холодов к карте, вынимая карандаш. — Итак, шестьсот девятый полк с четырьмя легкими и двумя тяжелыми орудиями занимает северо-западный сектор, шестьсот седьмой полк с четырьмя легкими орудиями — юго-западный сектор, а запасная бригада с тремя легкими орудиями — восточный сектор. В резерве еще шестьсот восьмой полк с двумя шестидюймовыми орудиями, небольшие отряды внутренней службы и охраны города, но это — резерв. А вообще сил недостаточно. Противник, как нам сейчас известно, движется тремя колоннами: с запада, севера и востока. Он располагает пятью-шестью тысячами штыков и сабель. Это много, — бросил он быстрый взгляд на Паршина. —
Причем имеет достаточное количество артиллерии и возможность оперировать крупнейшими кавалерийскими соединениями, чего у нас, к сожалению, нет. А времени у нас действительно мало.
— Очень, — вновь подтвердил Паршин. — Я был сегодня на Задонском шоссе, у завода Рихард-Поле, где наши товарищи роют окопы. Тянуть проволочные заграждения нечем. Не хватает проволоки. Они злятся, досадуют. Злюсь и я. Рабочие просятся в отряд, молодые и старые. Один совсем молоденький. Очень обрадовался, когда я пообещал ему. А вот час тому назад я был в железнодорожных мастерских, Партийный комитет организовал митинг. Рабочие требуют создать из них специальный отряд. Они оборудовали из железного пульмановского вагона бронелетучку. Работают, как черти. В отряд к Смирнову записалось много рабочих.
— Значит, голов не вешают?
— Наоборот. Необыкновенный подъем, в особенности после этого воззвания.
— Вот в этом-то наша и сила! — загорелся военком. — Поддержка со стороны населения, горячее сочувствие к нам граждан. Вот наши резервы. Это увеличивает наши силы. В этом наше преимущество, которого у врага нет. А ведь и рабочие и парнишка, которые просились в отряд, обязательно придут. Кстати, — заметил он, — вчера я шел через площадь Третьего Интернационала и залюбовался Хрущевым. С каким воодушевлением занимается он с ребятами. В нем есть это умение увлечь, зажечь людей.
Парпщн с удовольствием выслушал похвалу другу и вставил:
— Тоже наши резервы.
— Да. Совершенно верно. Ведь мы, — пододвигая к Паршину стул и садясь против него, продолжал Холодов, — в военных академиях не учились. Наш командный состав пополняется за счет таких, как Хрущев. Ведь не скажешь белой погани: подождите, мол, вот мы обучимся военному делу и тогда будем с вами воевать. История не отпустила нам для этого времени. Мы учимся в жестокой, смертельной борьбе.
Застрекотал телефон. Холодов снял трубку, и по тому, как он на носках прошел к столу, расправляя закрутившийся шнур, и сел за стол, Паршин понял, что передают что:то важное. Придвинув чистый лист бумаги, Холодов ничего не записывал, а только постукивал тупым концом карандаша по столу. Паршин следил за лицом Холодова, стараясь понять, о чем может идти речь. Холодов слушал, изредка произносил слово «да». Он привстал и, глядя на карту, то мрачнел, то широко открывал глаза, словно чему-то удивляясь, но ни разу не улыбнулся. Через некоторое время Холодов повесил трубку на рычажок.
— Ну вот, — сказал он после некоторого молчания настороженному Паршину. — Вести невеселые. Задонский полк с тяжелыми боями отходит вдоль Задонского шоссе. Правая колонна Мамонтова заняла Ка-сторную и движется на Воронеж. Левая колонна заняла Усмань.
Паршин взял планшет и, теребя ремешок, задумался.
— Сейчас сообщили, что сегодня в шесть часов вечера на площади Третьего Интернационала назначен городской митинг, так что ты иди, отдохни часок и приходи сюда.
— Хорошо. Я найду Хрущева и схожу с ним в госпиталь проведать раненого товарища. В эти дни не было досуга, а завтра неизвестно — придется ли.
Холодов вместо ответа кивнул головой, провожая Паршина добрым взглядом.
Не доходя до площади, он встретил взвод Хрущева.
— А командир где? — спросил он у молодого, бойкого парня, ведшего отряд.